Марина Конти (Marina Conti)
Клинический психолог, психотерапевт, юнгианский аналитик, член IAAP с 2003 г.
После окончания в 1998 института Юнга в Цюрихе стала «visiting analyst» в Группах Развития IAAP в Грузии (до 2011 г), Белоруссии (с 2014 г.) Украине.
Читала лекции по аналитической психологии в Миланском Университете.
Соавтор книг и публикаций. Соавтор книг: «Тайна Эраноса между прошлым и настоящим временем – цивилизация и духовность с точки зрения Аналитической Психологии (Edizioni Falsopiano, Alessadria, 2011) и соавтор «Синхронность и значимые совпадения» (a cura di C. Widmann, Ed. Magi, Roma, 2016). Автор послесловия книги «Выход из грязи – отношения помощи для преодоления гендерного насилия» (R. Rutigliano, C. Spriano) (Franco Angeli, Editore, Milano, 2016).
Формирование идентичности аналитика и персоны аналитика
Прежде всего, я бы хотела поблагодарить коллег – организаторов за предоставленную мне возможность встретиться с вами в этом году и предложить свой текст, посвященный формированию идентичности и персоны аналитика.
А также я хотела бы тоже выразить свою благодарность Валерию Трофимову за помощь в корректировке моего текста.
Молодым исследователям своего аналитического метода пожилой Юнг любил повторять, что психотерапевт, имеющий постоянные отношения с бессознательным, вынужден бесчисленное количество раз «ходить по пути души». Тем самым Юнг продвигал чуть изменённую идею Гераклита, касающуюся величайшей загадки человеческого существования, а именно, наличия и сущности души. Во «Фрагментах» великого греческого философа мы читаем: «Границ души тебе не сыскать, по какому бы пути в каком направлении ты ни пошёл: столь глубока её мера. Она на самом деле не может быть легко объяснена в своей сложности раз и навсегда, а скорее представляется как основы, которые надо плести, словно холст Пенелопы, который требует времени, потому что он обогащается и постепенно подпитывается постоянными новыми значениями, «усиливая» себя, так как «душе свойственно иметь самосовершенствующийся логос» (1)*
Поэтому, согласно Юнгу, решение выбрать профессию психотерапевта связано с необходимостью проходить по этим путям. Однако это возможно только в том случае, если потенциальный аналитик желает честно разобраться с архетипом Тени. Освоив этот архетип для себя по ходу получения образования, студент, став аналитиком, сможет применить эти знания для работы с пациентами. Это постоянное внимание к Тени необходимо поощрять. Также важно помимо своей индивидуации, поощрять и индивидуацию пациента. Согласно Юнгу, когда теневой комплекс начинает констеллироваться, когда запускается процесс индивидуации, то это может продолжаться постоянно, заканчиваясь только с самим окончанием жизни человека. Под принципом индивидуации Юнг подразумевает «становление единым существом»; наоборот, «индивидуальность», как он пишет в книге «Я и бессознательное», «это наша самая близкая, окончательная, несравненная особенность, истинная идентичность, то есть для человека естественно становиться самим собой, реализуя свое собственное Я» (2).
Однако наиболее четкое сформулированное определение понятия индивидуации Юнг предлагает в работе «Психологические типы». Оно звучит так: «В общем, это процесс формирования и определения индивидуумов, а особенно развитие одного человека, отличающегося от общности, от коллективной психологии. Следовательно, индивидуация — это процесс дифференциации, целью которой является развитие индивидуальной личности. Необходимость индивидуации является естественной необходимостью» (3).
Следовательно, если выбор профессии аналитика неосознанно связан, прежде всего, с необходимостью индивидуироваться, то в процессе деятельности он начинает больше связываться с психической трансформацией пациентов. Для них в терапевтическом пространстве должен быть создан единый творческий метод, который легко воспринимается ими, делая их более вовлечёнными и, следовательно, способными сотрудничать с аналитиком. Тем не менее, задача не ограничиваются только этим, какой бы важной она ни была. Другие условия также способствуют определению идентичности, как хорошо определила итальянская коллега Марта Тибальди, известная в нашем международном обществе своими исследованиями активного воображения, а также изучением психических предпосылок рака и его исцелением.
Чтобы определить личность аналитика, Тибальди пришла к созданию постмодернистской формулы «Jung Pride», которая касается, помимо клинической практики, мировоззрения, социальной и политической ответственности, о которых никогда нельзя забывать. Исходя из предположения, как пишет Сэмуэлс, что психика является и политической, а также и индивидуальной, без ее политического проявления человек не может существовать (4).
Как Тибальди сообщает в одном интервью: «В общем смысле, термин «юнгианский аналитик» определяет психологов или врачей, которые принадлежат к одной из юнгианских школ, входящих в Международную Ассоциацию Аналитической Психологии (IAAP). Они являются профессионалами, которые могут не только лечить страдающую психику при помощи психодинамического подхода, который обращается как к сознательной, так и к бессознательной части. Они так же могут пробудить в своих пациентах осознанность, активизировать их преобразующие возможности, способность распознавать собственные теневые аспекты, двигаясь к полной реализации личности, то есть к индивидуации. При необходимости используя также некоторые специфические техники, такие как, например, активное воображение. Фактически, согласно Юнгу, наиболее интересным аспектом аналитической профессии является не разрешение дискомфорта пациента как такового, а скорее именно трасформация. Это изменение, или преображение, которое, начинаясь с проработки травм, комплексов и эмоциональных блоков, то есть невротического состояния, можно активизировать, прежде всего, благодаря взаимодействию с аналитиком, с самого начала терапии» (5).
Если это светлый и нуминозный аспект аналитической практики, то, очевидно, есть и его противоположность, а именно Тень, которая заключается в риске и склонности со стороны терапевта чувствовать себя всемогущим из-за психической инфляции. Она вводит его в заблуждение или убеждает овладеть магической целительной силой, не говоря уже о желании, более или менее осознанном, манипулировать пациентом, потому что ему трудно терпеть его пассивность или те трудности, которые связанны с неудобствами его жизни, из-за наличия комплексов. Таким образом, Тень не позволяет терапевту и клиенту идти по пути индивидуации.
Аналитик с сильной инфляцией, то есть с очень властной Персоной, сам проецирует на клиента, но не осознаёт этого. Фрейд определил этот процесс в двух исследованиях шестого тома его сочинений «Будущие перспективы психоаналитической терапии» (1910) и «Советы врачу в психоаналитическом лечении» (1912) как «слепые пятна психики» (6). Представляя тему контрпереноса, определенную в то время как внутреннюю силу, активируемую влиянием бессознательного пациента на бессознательное аналитика, отец психоанализа использовал на самом деле фразу «слепые пятна», чтобы указать на необработанные психические и невротические состояния терапевта, которые препятствуют его способности понимать бессознательное пациента. Контр-трансфер характеризуется Фрейдом как реальное бессознательное сопротивление аналитика. Однако, следует сказать, что будучи обеспокоенным тем, что это определение могло бы подорвать доверие к зарождающемуся психоанализу, подвергая его критике из-за несерьезности и ненаучности, Фрейд затем стал рассматривать его только как неприятное, хотя и неизбежное, неудобство, в качестве «грязной одежды, которую надо мыть в семье», как он писал Юнгу 31 декабря 1911 года, незадолго до того, как их сотрудничество разбилось об эпистемологические расхождения (7).
Таким образом, наиболее значимое и опасное «слепое пятно» (от греческого «скотома», термин, который во фрейдистском анализе широко используется даже просто для обозначения сложности сосредоточиться на каких-либо трудных условиях пациента), может быть связано, как мы уже писали, с иллюзией всемогущества, то есть идентификацией аналитика с архетипом Великого, а не Раненого Целителя. И эта идентификация заставляет его считать пациента единственным носителем нарциссической раны а, следовательно, и невротического состояния.
Таким образом, аналитические отношения превращаются в выражение взаимной зависимости пациента-аналитика, которая позволяет аналитику продолжать защищаться, то есть убегать от самого себя, открещиваясь от эмпатического отношения с пациентом, и также индуцируя у него опасную регрессию и зависимость. Тогда перенос становится функциональным только для нарциссических потребностей аналитика. Юнг определяет выражением «психического заражения» то состояние, при котором терапевт не умеет распознать бессознательную динамику пациента, потому что идентифицируется с архетипом Великого Целителя, и это состояние всемогущества рискует навсегда заблокировать возможность психической эволюции пациента.
Продолжая рассматривать динамику переноса и контрпереноса, в эссе «Проблемы современной психотерапии» (в книге «Практика психотерапии») Юнг описывает встречу двух личностей, как «смесь двух разных химических веществ». В этом эссе для аналитиков готовность подвергаться влиянию пациентов (не достигая состояния реальной психического заражения) обозначается как незаменимый «орган познания», который можно использовать в терапевтических отношениях (8) – в отношениях, где здоровая идентичность и личность есть лучшая гарантия терапевтического успеха. «Как ни крути, отношения между терапевтом и пациентом — это личные отношения в безличном контексте лечения. Ничего искусственного не может помешать лечению быть продуктом взаимного влияния, в котором пациент и аналитик участвуют полностью. В лечении есть два иррациональных фактора, два человека, которые не являются ограниченными или определяемыми сущностями, но несут с собой, в дополнение к своей совести, более или менее четко определенную, бессознательную сферу с неопределенным расширением. Следовательно, для положительного результата психического лечения личность психотерапевта (а также пациента) часто бесконечно важнее, чем то, что говорит или думает терапевт, даже если то, что он говорит или думает, может быть важным фактором снижения тревоги или исцеления» (9).
На пятой конференции в клинике Тависток в октябре 1934 года Юнг дал дополнительное объяснение этому своему убеждению, когда сказал, предвосхищая многие выводы современной нейронауки, что эмоции заразительны, «потому что они глубоко укореняются в симпатической системе (…) и, следовательно, каждый процесс эмоциональной природы немедленно вызывает аналогичные процессы в других людях» (10). Тем самым Юнг заложил основы для интерпретации соматической реакции терапевта как физиологической контрреакции на «комплексуальное тело» пациента.
Все еще пытаясь определить один аналитический метод как истинно диалектический, Юнг вновь подтверждает в «Практике психотерапии», что наиболее важным критерием для получения хорошего результата от теоретической подготовки является личный анализ (даже довольно длительный). Ведь это единственный способ разработать свои теневые аспекты, способствуя катарсическому процессу самопознания, который позволяет максимально ограничивать слепые пятна, негативные проекции на пациентов, а также сложные аспекты, которые в контексте сеттинга создают риск сговоров и действий, очень опасных для терапевтического процесса (11).
Дидактический анализ
Одной из общих характеристик всех школ для психоаналитического тренинга является обязательство для кандидатов проходить, по крайней мере, один личный анализ (или, что еще лучше, более одного, как во время обучения, так и после его окончания). Это обязательство является не только неотъемлемой частью аналитического тренинга. Как я часто слышала в Цюрихе во время своего образования от своих тренеров, «самое важное, очевидно, это не только учиться у своих аналитиков как работать с пациентами, но, прежде всего, стать «психологически чистыми», насколько это возможно, для будущих пациентов».
Этот тип анализа называется поэтому «дидактическим», и его практика считалась незаменимой уже с начала психоанализа. По крайней мере, с первого десятилетия двадцатого века, даже если он не был теоретизирован основателем психоанализа, как можно было бы легко подумать. Но эта идея происходит именно от Юнга в то время, когда он был назначен возможным преемником Фрейда.
Исторические доказательства этого можно найти в коротком фрейдистском исследовании «Советы врачу в психоаналитическом лечении» в «Технике психоанализа» 1911–12 годов, в котором автор признает, без каких-либо сомнений, что «среди многих ценностей цюрихской аналитической школы можно посчитать, прежде всего, что они установили обязательство для тех, кто хочет стать аналитиком и работать с пациентами, предварительно проходить анализ с одним экспертом. Кто серьезно захочет заниматься этой работой, должен выбрать именно такой путь, который дает существенное преимущество. Это самопожертвование, которое влечет за собой психическое открытие перед незнакомым человеком, без побуждения к болезни — это и порождает большие преимущества» (12).
Называя впервые эмоциональные комплексы, определенные Юнгом, который даже назвал свою психологию «аналитической, или комплексной», Фрейд утверждал, что аналитику недостаточно быть более или менее нормальным человеком. Но «вполне легитимно требовать, чтобы он подвергся «психическому очищению» и приобрел представление о тех личных комплексах, которые могли бы мешать ему в понимании того, что рассказывает анализанд».
И в заключение он пишет: «Мы не можем сомневаться в дисквалифицирующем влиянии таких личных недостатков; каждое неразрешенное вытеснение у доктора соответствует, согласно одному значимому выражению Вильгельма Штекеля, «слепому пятну» в его аналитическом восприятии» (13).
Говоря о Юнге, может показаться, что в его работах нет четких мест, в которых он открыто намекает на необходимость тренингового анализа, даже если в тексте «Американских Уроков» 1912 года есть намек на необходимость для тех, у кого есть намерение заниматься профессией психотерапевта — проходить через аналитический путь. Как ни странно, этот намек скорее относится к уже приобретенному состоянию анализируемого, чем к одной реальной терапии (14). За год до «Американских Уроков», в критическом обзоре эссе Мортона Принса, в работе «Фрейд и психоанализ», Юнг утверждает, что «практическое теоретическое понимание Аналитической Психологии — это функция аналитического самосознания», при этом подчеркивая если не необходимость дидактического анализа, то, по крайней мере, необходимость в самоанализе, который впоследствии мог бы развиться дальше в анализ с терапевтом (15).
Идея Юнга, о которой мы говорили, так сказать, идея первоначальной «профилактической» терапии, вероятно, передавалась Фрейду от Юнга как личное сообщение. То есть она не опосредована письмами или научными эссе. Но она нашла отражение и оказалась более четко выражена в «Проблемах современной психотерапии» (1929 г.), в «Практической применимости анализа сновидений» (1935 г.) и в «Принципах практической психотерапии» (1951г.). Все эти работы размещены в «Практике психотерапии». В первом из этих эссе мы читаем, например, одно предложение, которое лучше всего проясняет мысль Юнга: «У терапевта есть обязательство, которое требует, чтобы пациент воспринимался достаточно объективно, без искажений… и терапевт не может уклониться от своих собственных трудностей, предлагая лечение другим, как будто бы у него нет и не было собственных проблем… Когда психология медицинского происхождения рассматривает в качестве своего объекта попечителя (лицо помогающей профессии), она перестает быть просто методом лечения больных. Теперь сам попечитель должен принадлежать к числу здоровых людей или, по крайней мере, к тем, кто морально претендует на психическое здоровье и чья болезнь — самое большее страдание, которое мучает всех» (16).
Таким образом, работа, которую будущий терапевт должен выполнять со своей собственной психикой, будет служить для защиты будущих пациентов от его неправильных интерпретаций и проекций бессознательного материала. Именно это делает его способным поддерживать правильную психическую дистанцию и достаточно эмпатический контакт, вызывать доверие и уверенность, позволяет понимать каждый раз, что на самом деле происходит в текущей ситуации, или какое его отношение, жест или слово может быть наиболее эффективным.
В «Психологии переноса» Юнг утверждает, что в психотерапевтической деятельности «глубокое участие, выходящее за рамки профессиональной рутины, не только желательно, но и необходимо» (17). Терапевт, проходящий индивидуацию и осознающий свою личность, на самом деле должен бы знать, как подходить к проблемным зонам психики пациента, не позволяя себе быть перегруженным, не запутываясь. Но это возможно только в том случае, если его собственный анализ был успешным, потому что таким образом его нарциссическая рана оказывается ресурсом. И этот создает эмпатическую близость и глубокую гармонию, спокойствие и достаточную твердость.
Чтобы проиллюстрировать, насколько положителен личный и тренинговый анализ, итальянский аналитик Альдо Каротенуто нашёл в семидесятых годах в одном подвале Женевы частную переписку между Фрейдом, Юнгом и Сабиной Шпильрейн, которую опубликовал и прокомментировал в книге «Дневник тайной симметрии». Он придумал для этого определение «героического анализа», поскольку, по его мнению, это был абсолютно необыкновенный процесс, результат риска и смелости. Аналитик может быть глубоко убежден в том, что у пациентов есть нераскрытый потенциал, потому что он сам испытывал когда-то схожее состояние. И так он может влиять на представление пациентов о себе не только словами, но молчаливой верой, часто получая чудесные результаты». (18).
Для того, чтобы существовал «героический анализ», должен быть «героический аналитик» с сильной идентичностью и дальновидным взглядом. Но прежде всего, аналитик должен быть способен выявлять и исследовать скрытый талант тех, кто полагается на него самого, помогая пробуждению потенциала, дремлющего на дне психики.
И такое состояние, созданное в пациенте, сочетается с героическим и безрассудным духом терапевта, производя то, что прежде считалось невозможным.
Раненый целитель
В книге «Практика психотерапии» Юнг писал, что «аналитик находится в анализе столько же, сколько и пациент» (19). Развивая эту идею, он пишет, что способ анализа аналитика и пациента сильно отличается по существу, но не уточнил чем; причины этой дифференциации кажутся нам, постъюнгиацам, довольно очевидными. Если способ пациента «в анализе» обычно разговорный, экстровертированный и иногда сильно эмоциональный, то психотерапевт обычно является, напротив, более молчаливым, закрытым, осторожным и сосредоточенным на материале, представленном пациентом (несмотря на постоянный внутренний диалог с самим собой).
Чтобы быть или стать «достаточно хорошим аналитиком» по формуле Винникота, то есть быть осознанным в своей личной и профессиональной идентичности, избегая риска инфляции, терапевт должен быть фактически идентифицирован с архетипом «раненого целителя». Этот архетип Юнг определяет как врача, способного исцелять других, поскольку этот врач осознает свои психические слабости и не раздувает всемогущества, чтобы компенсировать их или, что могло бы быть еще хуже, не начинает манипулировать своими пациентами.
Этот архетип относится к греческому мифу о Хироне, который был кентавром, наполовину человеком и наполовину лошадью, а также сыном бога Кроноса. В отличие от других кентавров, которые, подобно сатирам, были невежественны и склонны к насилию, Хирон выделялся своей мудростью, знанием наук, в частности медицины, и тем, что был наставником многих известных героев, таких как Ахилл, Эней, Пелеус, Тесей, Дионис. Он также считался прародителем медицины, будучи учителем бога медицины Эскулапа. Миф рассказывает о том, что Хирон был случайно ранен Гераклом ядовитой стрелой, поразившей его колено, в результате чего кентавр получил неизлечимую и болезненную рану – его способности к самоизлечению были бесполезны. Именно эта рана позволяла ему понять боль других, как никому другому. Но после долгих лет, будучи неспособным более терпеть постоянных мучений, он отказался, с согласия Зевса, от дара бессмертия, чтобы освободиться от боли. Бессмертие Хирона перешло к Прометею, что спасло и его и, вместе с ним, все человечество.
Именно через собственное страдание Хирон научился искусству исцеления, поскольку рана представляла собой символическое пространство, через которое боль могла проникнуть в него и вызвать ответные терапевтические установки. Точно так же, как кентавр, аналитик может понять боль других, только признав ее и интегрировав в свою психику — через собственную нарциссическую рану. Чтобы затем трансформировать ее из первоначальной болезненной природы в силу, в решимость и в идеальном случае даже в терапевтические способности.
Адольф Гуггенбюль Крейг пишет в знаменитом тексте «Macht als Gefahrbeim Helfer», переведенном на итальянский язык как «Над больными и болезнями»: «Абсолютная власть» терапевта, отношения целитель-пациент подобны отношениям мужчина-женщина, отец-сын, мать-сын, они являются архетипическими по Юнгу, то есть формой врожденного потенциального поведения человека» (20). Но если в диаде с пациентом терапевт считает себя единственно способным исцелять и спасать другого от психических страданий, отводя пациенту исключительно роль пассивного реципиента интерпретаций, то тем самым врач побуждает пациента к дальнейшему психическому расщеплению — с отстранением от его собственного преобразующего потенциала и даже подталкивает его к зависимости от терапевта. Тем самым аналитик пытается контролировать те темные части, с которыми борется или даже не может распознать в самом себе, из-за чего считает, что они принадлежат только пациенту. В таком случае путь, ведущий к индивидуации пациента, может оказаться неосуществимым.
Задача терапевта похожа на задачу хорошего родителя, который способствует здоровому развитию своего ребенка, также помогая ему в процессе сепарации от него и от безопасной домашней обстановки. Если этого не происходит, то, скорее всего, потому, что бессознательные комплексы родителя-терапевта вступают во владение и активируют опасные формы идентификации с пациентом, основанные на бессознательном привлечении пострадавших детских частей.
Любые терапевтические успехи в этом случае на самом деле довольно иллюзорны, поскольку не являются результатом эффективного изменения мировоззрения пациента.
Расщепление архетипа целителя не позволяет совершить обработку психических блоков и устранить препятствия к трансформации, поскольку участие в терапии целителя основано не на подлинном интересе к пациенту, а на отношениях, в которых появляются его конфликтные аспекты, спроецированные на пациента. Чтобы выйти из этого замкнутого круга, согласно Гуггенбюлю, «терапевт должен подвергать себя чему-то такому, что глубоко его трогает, чему-то неаналитическому (особенно, если он слишком много владеет техникой), которое могло бы дать ему возможность потерять равновесие, стимулируя его чувствование и понимание, насколько он слаб и высокомерен, тщеславен и ограничен» (21). Чтобы не манипулировать пациентом, терапевт должен развить глубокое понимание своей собственной Тени, расшифровывать, как пишет Гуггенбюль, свой личный миф. Такая предпосылка может убедить в том, что те, кто оказываются вовлеченными в заботу о других, избегают риска поступать как «шарлатаны», как разные коррумпированные врачи, которые, чтобы получить престиж или экономические преимущества, не стесняются обманывать своих пациентов, иногда даже задействуя сексуально неразрешенные эдипальные компоненты, чтобы заполнить свое чувство внутренней пустоты.
Как утверждает Альдо Каротенуто: «часто смысл этих историй психического насилия со стороны терапевта заключается в необходимости встретиться с игнорируемыми частями своей души, но смысл того, что происходит, может заключаться именно в контакте с внутренним ребенком и в попытке сопровождать его рост и созревание». (22)
СЛУЧАЙ
Представляя этот случай, я хотела показать, что состояние «раненого целителя» является самым важным аспектом идентичности и профессионализма юнгианского аналитика. Этот аспект очень отличается от простой эмпатии терапевта, или наоборот, направленности (а то и реактивности), особенно когда пациенты довольно трудны или когда терапевт идентифицируется с архетипом Персоны, а не с архетипом Раненого Целителя.
Эти два отрицательных способа, а именно направленность или реактивность со стороны аналитика, могут замедлять или даже блокировать прохождение пациентом пути реального исцеления за счет лечения патологий аналитика и его собственного процесса идентификации.
Пациентка, которую звали Сандра, была послана мне одной коллегой, также юнгианским аналитиком, обеспокоенной ухудшением ее депрессивного состояния и наличием общих симптомов. Коллега чувствовала, что больше не может ей помочь, хотя все средства были испробованы, чтобы создать в пациентке серию трансформаций и придать большую уверенности в себе. Она мне рассказывала по телефону, что решила предложить пациентке обратиться к другому психотерапевту, и та, хотя и неохотно, приняла эту идею.
Рассказ моей коллеги не оставлял сомнений в невозможности продолжения терапии. В первую очередь, она пыталась мириться с постоянными провокациями анализандки и ее враждебным отношением. Но затем, устав от враждебности, коллега сначала позволяла себе отвечать симметрично и раздраженно, затем мягко манипулировала ею (по телефону коллега призналась мне, что не хотела потерять ее как клиента, то есть остаться без денег). Наконец, коллега открыто заявила пациентке, что было бы лучше, если бы она продолжила терапию с другим аналитиком. К счастью, она смогла ей это посоветовать. По настоянию Сандры, которая не понимала реальной причины, моя коллега объяснила ей, что их отношения были скомпрометированы отсутствием существенного прогресса и, следовательно, было необходимо полное обновление, которое стало бы возможным только при условии смены психотерапевта.
Не могу не признать, что согласилась на эту работу скорее чтобы помочь своей коллеге, серьезно обеспокоенной этой молодой женщиной, чем из-за реального желания работать со столь трудной пациенткой с ярко выраженными чертами пограничного расстройства личности. Тем более, что эта пациентка поставила одного из самых профессиональных экспертов в области психиатрии в затруднительное положение. А может быть, я согласилась на это и в силу некоего чувства собственного всемогущества и любопытства – смогу ли я помочь настолько проблемному человеку?
В день первой сессии, как только Сандра вошла в мой кабинет, она немедленно начала провоцировать меня, вероятно, проецируя свою реакцию на то, что она чувствовала, как отказ со стороны моей коллеги. Она, подозревая, что у меня не было профессиональной квалификации, бесцеремонно спросила, какие у меня, были назначения и даже были ли они «правильными и исчерпывающими», чтоб с ней работать, а также о том, сколько времени я работала в качестве психолога.
Понятно, что подобное поведение вызывает гнев, разочарование и желание реагировать на него симметрично. Но таким образом аналитик опирается на Персону, и, следовательно, активирует одну разрушительную динамику между провокационным вопросом и раздраженным резким ответом. Но я контролировала себя и решила просто ответить как можно дружелюбнее, что у меня могло бы быть двадцать назначений или ни одного, ведь единственное, что имеет значение, это наши отношения и терапевтическая работа, которую мы будем делать вместе. Ответ очень удивил её и сразу успокоил, так что мы могли посвятить первый час сеанса её самопредставлению и обсуждению её затруднений.
Но это было лишь первое из многих нападений, которым я должна былa подвергнуться. Отыгрывания были продолжительными и очень неприятными, что свойственно нашей работе. Это были систематические задержки, пропуски сессий без предупреждения, враждебное молчание, постоянные обесценивания, которые чаще всего были связаны именно с прямым обвинением в том, что терапия не помогала ей ничем, и что мои интерпретации и комментарии (хотя и очень осторожные) заставили ее потерять сон.
Казалось, что Сандра спроецировала на меня комплекс брошенной дочери, который моя коллега возобновила своим «отказом», c мощной и примитивной психической защитой «от баррикады». Это подтвердил один психиатр, когда она обратилась к нему в попытке уменьшить свои депрессивные симптомы, при этом отрицая, что у нее были и другие, гораздо более серьёзные явления, такие как сильная нестабильность в отношениях, в самооценке и настроении, а также импульсивность.
Но психиатр это понял и дал ей разные типы лекарств, в том числе и антипсихотические.
Я должна признать, что все мои самые благие намерения несколько месяцев спустя были систематически разбиты о продолжительные нападения, обвинения, и уничижительные взгляды пациентки. С её зелеными глазами, которые выражали в лучшем случае иронию, но гораздо чаще сарказм и презрительное негодование, 40-летняя Сандра, регрессировала к поведению 5-летней девочки, которая никогда не получала защиты со стороны своей матери вместе со своей старшей сестрой от психического насилия отца-алкоголика.
Я ясно понимала, что если и была какая-то надежда на создание терапевтических отношений с ней, то она была связана с активизацией во мне сильной устойчивости и полной идентификацией с архетипом «раненого целителя», который, несмотря на совершенно разную по сравнению с пациенткой «автобиографию», мог бы развить глубокую эмпатию и понимание. Эмпатия, на самом деле, всегда связывается с какими-то аналогичными травмами, переживаниями или подобными ранами между аналитиком и пациентом, и это то, что позволяет добиться терапевтической эффективности. И это тоже может случиться, когда начинается и продолжается сознательно-бессознательный диалог с самим собой и с пациентом, который сохраняет совокупность двух полярностей архетипа «раненого целителя» — «раннего пациента».
И, вероятно, именно моя стойкость, непредвзятость, эмпатия, спокойствие и деликатные комментарии к ее жизни в результате довольно больших усилий заставили Сандру больше доверять мне, и в течение нескольких месяцев продолжать терапию. Но её рассказы о себе касались, прежде всего, трудностей, с которыми она сталкивалась во взрослой жизни, в частности, со своим нынешним партнером, несмотря на то, что они были отзеркаливанием ее детских травм. Пациентка находилась со своим мужчиной в одной динамике ненависти и любви, которая порождала продолжительные конфликты и постоянные эмоциональные отдаления и возвраты.
Поворотный момент в терапии наступил, когда в реакции на одну мою интерпретацию пациентка сразу сравнила меня со зрелыми женщинами, которые не умеют уважать чувств младших. В тот момент я почувствовала, что пришло время высказать предположение, возникшее у меня после получения от моей коллеги первой информации о пациентке и некоторого косвенного упоминания от самой пациентки, о психической динамике внутри ее семьи.
Комментарий/интерпретация/вопрос, который я задала ей в ответ на ее атаку, звучал так: «Как вы думаете, я точно так же не знаю, как уважать молодых женщин, как и ваша мать, которая так поступала с вами, когда вы были детьми? Она неуважительно относилась к вам?»
После моего вопроса наступила тяжелая тишина. И она казалась странной, потому что, когда моя коллега попыталась войти в контакт с ее материнским комплексом, Сандра не реагировала бурно, лишь показывая свое раздражение грустным лицом. После моего прямого вопроса она отреагировала молчанием, которое я интерпретировала на основе своего контрпереноса как «кладбищенскую тишину».
В течение оставшегося времени сессии Сандра не говорила и, в конце концов, ушла, не попрощавшись. Поскольку следующий сеанс уже был назначен, я ждала с некоторым беспокойством, гадая, появится она или нет. Когда она вошла в мой кабинет в день нашей следующей встречи, она была похожа на другого человека. Она выглядела очень грустной, неухоженной, с потупленным взглядом. Я спрашивала себя, с чего начать сеанс, но говорить начала именно Сандра. Она была как освободившаяся река, чьи плотины, наконец, рухнули, и уже не могли её остановить.
Сандра рассказывала, часто переходя на плач, что возвращалась домой после нашей сессии с чувством, что она, наконец, поняла, «в чем ее проблема». Её захватило возрастающее чувство паники, и в какой-то момент одна травмирующая сцена, которая, скорее всего, стала причиной начала ее сильного психического расстройства, всплыла в сознании Сандры: её отец, пьяный и в муках сильного кризиса насилия, дико избивал мать, которая в ужасе безуспешно пыталась сбежать. В конце концов, мужчина, вероятно, измученный алкоголем и усталостью, уснул на диване, оставив жену и дочерей в полном ужасе, но в то же время с чувством облегчения от того, что всё, наконец, кончилось.
Возможно, это и было причиной травмы пациентки, которой на момент этих событий было не более 4-5 лет. К сожалению, она вновь испытала в дальнейшем переживания того же типа, таким образом развивая очень сильную психическую защиту и формируя значительные трудности самовыражения в различных аспектах своей жизни.
С этого момента гнев против отца и матери начал сменяться нападками на меня, и наши терапевтические отношения параллельно могли развиваться все больше и больше в сторону терапевтического альянса, а также идеализации меня со стороны Сандры, которая помогала ей строить, наконец, внутреннее имаго матери.
Через несколько недель она попросила меня увеличить количество сеансов, и я согласилась, но поставила рамки: как только её гнев и отзывчивость утихнут, мы возвратимся на еженедельную сессию. Мне показалось, что это разъяснение могло бы послужить лучшим определением терапевтических границ, и оно, по-видимому, хорошо сказалось на эффективности нашего союза.
Однако потребовалось несколько месяцев, прежде чем пациентка начала испытывать какие-либо чувства, кроме гнева и ощущения того, что она была жертвой двух психопатологических родителей, вступивших в сговор друг с другом, чтоб поддерживать свои отношения неизменными, но таким образом превращая двух дочерей в жертв. У сестры Сандры также возникала масса проблем во взрослой жизни – из-за чрезмерного употребления наркотиков и алкоголя она стала неспособной поддерживать долгосрочные отношения и профессионально работать. К счастью, в последнее время, и она прошла психотерапию и, похоже, уже пришла к некоторым заметным результатам.
Анализ с Сандрой продолжается, и на сегодняшний день мы уже можем увидеть констелляция каких-то индивидуационных аспектов в ее жизни. Недавно она начала писать небольшие композиции, похожие на японские хайку, которые она определяет короткими мазками на полотне своей жизни. Родительские фигуры, конечно, все еще присутствуют в ее психике (на самом деле из жизни они давно исчезли), но она продолжает все лучше и лучше узнавать свою психику, вступая без особого беспокойства в контакт со своим собственным внутренним миром.
Я завершаю эту презентацию с одной синхроничностью, которая произошла, несколько дней назад – за три дня до нашего Рождества и недолгой паузы во встречах. На последней сессии 2019 года, она, вся на эмоциях, принесла мне подарочную упаковку с просьбой открыть ее немедленно. На мой вопрос, почему я не могла бы, согласно традиции, положить ее под елку и открыть накануне Рождества, она ответила: «если у Вас уже есть, я могу заменить его уже сегодня». Я сразу поняла, что это была книга, и сказала ей об этом. Сандра ответила, что видела её в книжном магазине, и эта книга напомнила Сандре обо мне. Её название «Раненый целитель», автор Дэвид Седжвик. У меня дома была такая, но в предыдущем издании. Ей я этого, конечно, не сказала.
Только поблагодарила её и пожелала: «Счастливого Рождества!»
Космос («порядок») – термин древнегреческой философии для обозначения мира как структурно организованного и упорядоченного целого: так, Пифагор называл универсум «космосом», исходя из наличия в нем гармонии; Анаксимандр писал о концентрических сферах «элементов» внутри мира-небосвода; Гераклит говорил о «мирострое» вселенной; Платон объяснял возникновение космоса как результат упорядочивающей деятельности демиурга (творца).
Логос («слово», «смысл») – термин, означающий разумную необходимость, управляющую миром; это универсальный закон, придающий смысл, стабильность и гармонию всему сущему: термин был введен Гераклитом с целью обозначить всеединство и законосообразность постоянного движения в мире; стоики называли Логос «душой космоса»; неоплатоники – эманациями (истечениями) умопостигаемого мира.
Архе («начало», «принцип») – термин для обозначения онтологического и гносеологического принципа первоначала; большинство древнегреческих философов (Фалес, Гераклит и др.) понимали под «архе» субстанцию или «первоматерию», находящуюся за границами чувственного восприятия и являющуюся основой всего сущего: термин объясняется у Платона как «нечто невозникшее» и у Аристотеля как «недоказуемое» «начало сущности».
Телеос («завершение», «цель») – предназначение сущего – отдельных вещей, человека и мира в целом: термин формируется в классический период древнегреческой философии у Платона и Аристотеля и означает свойство самой природы вещей («природа ничего не делает напрасно») – это не просто причинно-следственные связи явлений, а внутренняя логика целенаправленного движения.
Список литературы:
- Гераклит Ефесский, Фрагменты (пер. Владимира Нилендера), Москва, Издательство «Мусагет», 1910.
- G. Jung, L’io e l’inconscio (1928), Torino, Bollati Boringhieri, 1967, p. 87. «Отношения между Эго и бессознательным»
- G. Jung, Tipi psicologici, Torino, Bollati Borighieri, p. 463 («Психологические типы»)
- Samuels , La psiche politica, Bergamo, Moretti e Vitali, 1999, итальянский перевод
- (The political Psyche, London, Karnac Books, 1993).
- Tibaldi, “Jung Pride. Uno spazio di riflessione sull’identità analitica junghiana” (intervista radiofonica) (“Пространство для размышлений об аналитической идентичности Юнга» . Радиоинтервью).
- Freud, Opere, Casi clinici (1909-1912), Torino, Bollati Borighieri, 1989 (Клинические случаи).
- Freud, Epistolari (Lettere tra Freud e Jung (1906-1913), Torino, Bollati Boringhieri 1990 (Юнг и Фрейд. Переписка )
- G. Jung, “I problemi della psicoterapia moderna”, ,in Pratica della psicoterapia, (1929), Torino, Bollati Boringhieri, 1993 (“Проблемы современной психотерапии”, в книге «Практика психотерапии».
- Ibidem, p. 80. (там же).
- G. Jung, Introduzione alla psicologia analitica. Cinque conferenze (1934), Torino, Bollati Borighieri. (Юнг К.Г. «Тавистокские лекции» (1934))
- G. Jung, Pratica della psicoterapia, («Практика психотерапии»).
- Freud, “Consigli al medico nel trattamento psicanalitico” in Tecnica della psicoanalisi (1911-12), Bollati Boringhieri, Torino, 1989, p. 537 («Советы врачу в психоаналитическом лечении» в «Технике психоанализа»)
- Ibidem, p. 539. (Там же).
- G. Jung, Introduzione alla psicologia analitica, «Тавистокские лекции»
- G.Jung, (1935), Freud e la psicoanalisi (1911), Torino, Bollati Borighieri, 1982 («Фрейд и психоанализ» 1911
- G. Jung, “I problemi della moderna psicoterapia”, in Pratica della psicoterapia, p. 83-84. (“Проблемы современной психотерапии”, в книге «Практика психотерапии».
- G. Jung, Psicologia del transfert, Torino, Bollati Boringhieri, 1982 (Психология переноса)
- Carotenuto, Oltre la terapia psicologica, Milano, Bompiani, 2004, p. 32 (Возле психологической терапии).
- G. Jung, Pratica della psicoterapia, («Практика психотерапии»).
- Guggenbuhl Craig, Al di sopra del malato e della malattia. Il potere “assoluto” del terapeuta, Milano, Cortina, 1983, p. 71, «Macht als Gefahrbeim Helfer» («Над больными и болезнями»), 1983, S. Karger, Basel.
- Ibidem (там же).
- Carotenuto, Oltre la terapia psicologica, (Возле психологической терапии).