Marina Conti – Клинический психолог, психотерапевт, юнгианский аналитик, член IAAP. Читает лекции по аналитической психологии в Миланском Университете. Соавтор книг и публикаций. Италия, Милан.
ПОДРОСТОК В АНАЛИЗЕ: КАК ЮНГИАНСКАЯ ПСИХОТЕРАПИЯ СПОСОБСТВУЕТ ИНДИВИДУАЦИЮ СОВРЕМЕННЫХ МАЛЬЧИКОВ И ДЕВОЧЕК
Перед тем как приступить к докладу, хочу вновь поблагодарить всех Организаторов Конференции, проходящей в этот раз дистанционно по причине пандемии, а также Валерия Трофимова, который любезно согласился отредактировать мой текст.
Что касается темы моего доклада, стоит начать с того, что, несмотря на критику, которую Юнг получил после представления своих архетипических размышлений о подростковом периоде (по большей части из-за того, что они отличались от классических психоаналитических взглядов), он больше никогда их не переформулировал. Работы о мальчиках и девочках и сейчас выступают в качестве основных этапов юнгианской теории. Даже сегодня, примерно семьдесят лет спустя (они были написаны в 1940-х годах), эти работы продолжают играть важную роль, будто части одной мозаики, полную и несомненную ценность которых следует признать.
Радикальное отличие юнгианского подхода от фрейдистского полностью проявляется в видении темы «Душа и миф. Шесть архетипов» (в русском переводе так называется этот сборник). Что касается первого сочинения, «Zur Psychologie des Kinderarchetypus» (1), опубликованного вместе с книгой Кереньи «Das Urkind in der Urzeit», юнгианская трактовка состоит из двух частей: одна касается психологии архетипа, другая — его специфической феноменологии.
Постоянно ссылаясь на историю культуры, антропологию, историю религий, мифологию и алхимию, Юнг намеревался подчеркнуть многогранность появления ребенка и в сновидениях (и также на семинарах о сновидениях детей («Kindertraume», которые все еще не опубликованы), и в фантазиях, и в видениях. В бессознательном бездетных женщин Юнг вспоминает присутствие воображаемого ребенка, который появляется из чаши цветка, из золотого яйца или который находится в центре мандалы. Подчеркивая универсальный источник темы, ребёнок часто появляется как сын или дочь сновидца, иногда экзотического, китайского, индийского, темнокожего происхождения или наделенный космическими атрибутами (окруженный звездами или звездной короной).
Точно так же он может быть воплощен в животных, растительных или минеральных элементах: драгоценном камне, жемчуге, цветке, вазе, золотом яйце, четверичности, золотой сфере, крокодилах, змеях; это должно подчеркнуть, как писал сам Юнг, почти неограниченное распространение проекций и абсолютно иррациональную природу символов.
Очень интересный отрывок об этом можно найти в книге «Психология архетипа ребенка». Он гласит: «Наблюдать за тем, что мотив ребёнка это остаток воспоминаний нашего детства или что-то в этом роде, значит, просто избегать сути проблемы. Если же, с другой стороны, немного изменив видение ситуации, мы скажем, что детский мотив это образ определенных аспектов нашего детства, которые мы забыли, мы окажемся ближе к истине. Однако, поскольку в случае архетипа это всегда образ, принадлежащий всему человечеству, а не только отдельному человеку, возможно, следовало бы сказать: «Мотив ребенка представляет собой предсознательный инфантильный аспект коллективной души» (2).
В соответствии со своей концепцией символа как сущности, не сводимой к чему-то частично известному, Юнг далее утверждает, что существенным аспектом мотива ребенка является его характер провозвестника будущего. Ребенок – это потенциальное будущее. «Поэтому появление данного мотива в психологии индивида обычно означает предвкушение будущего развития, даже когда поначалу это может показаться ретроспективным образованием. По сути, жизнь — это поступательное движение, текущее в будущее, а не череда отливов» (3).
Согласно Юнгу, прерогатива ребенка является одновременно божественным и героическим состоянием. Первое символизирует стадию неспособности интегрировать коллективное бессознательное в индивидуальную психику, второе, вообразимое как измерение наиболее близкое к индивидуальной природе человеческого сознания, свидетельствует о том, что потенциальное ожидание индивидуации уже близко к воплощению.
Поэтому Юнг считает, что ребенок подвергается одновременно «прогрессивным» и «регрессивным» влияниям, а также отличается своей «непобедимостью», которую можно рассматривать как парадокс. Эта непобедимость также содержит свою Тень, свою противоположность, находящуюся под угрозой со стороны «постоянного риска уничтожения, несмотря на то, что его силы намного превышают человеческое измерение». Как мы читаем в статье «Непобедимость ребенка», «(он) выходит из чрева бессознательного как его сущность, порожденная из самого дна человеческой природы, или, скорее, живой природы в целом. (Он) олицетворяет жизненные силы за пределами сознания, о способах и возможностях которых сознание, в своей односторонности, не имеет ни малейшего представления, (он) символизирует тотальность, которая охватывает природные глубины. Он представляет собой самый сильный и непреодолимый импульс каждого существа: импульс к самореализации» (4).
Что касается женской эволюции в подростковом периоде, то юнговское исследование «Zum psichologischen Aspekt der Korefigur» (5) было впервые опубликовано вместе с эссе К. Кереньи «Die Hauptgestalt der Mysterien von Eleusis in mytologischer und Psychologischer», в журнале «Albae Vigiliae»; позже появилось в третьем издании, в 1951 году, с измененным названием «Das göttliche Màdchen» (в то время как это, посвященное ребенку, было переименовано в «Das göttliche Kind») (6).
Также в случае с Корой Юнг ссылается на исследование Кереньи, посвященное мифу западной традиции и классической иконографии дочери Деметры. В то время как женское материнское состояние олицетворяет Деметра, состояние дочери рассматривается Юнгом как Анима, которая в женщине относится к «изначальной матери» и «матери-земле». Они связаны с Анимусом и по-разному присутствуют как в мужской, так и в женской психике.
Следует сказать, что и для мужчин в период полового созревания, и для девочек-подростков существует одна и та же психическая динамика, то есть регрессивно-прогрессивная модальность, одновременно по направлению к детству и к взрослой жизни.
Ссылаясь на эту юнгианскую идею, Мозес Лауфер и М. Эгле Лауфер, преподаватели Английского Общества Психоанализа и основатели «Центра Исследований Подросткового Расстройства» (Centre for Research into Adolescent Breakdown), сообщают, что энергия, присущая детской и подростковой психике, связана с религиозными, сексуальными, и, в широком смысле, конструктивными и деструктивными условиями. Исследователи утверждают, что подростков обоих полов привлекает, с одной стороны, более широкая идентичность, а с другой — пределы и преимущества детства.
Эта регрессивная тенденция, однако, является чрезвычайно полезным фактором при возникновении кризисов идентичности. Необходимо предположить возможность истинной интерпретации определяющих их аспектов специалистами-терапевтами в вопросах возрастного развития, которые могут понять, вынести, раскрыть психическую динамику, установить ограничения, чтобы способствовать движению молодых пациентов к взрослой жизни (7).
Юнгианский аналитик, в частности, должен знать, как настроиться на потребность, которую подросток имеет по отношению к внешней реальности, не отказываясь, однако, сосредотачиваться на своем символическом мире, тем самым помогая ему контролировать врожденную склонность к отыгриваниям, посредством осторожного рассмотрения его хрупкости и фаз, которые определяются как «эволюционный распад».
Лауферы рассматривают это состояние как фазу, которая выражает тоску или панику подростка из-за внезапного обретения сексуально зрелого тела, которым он не знает, как управлять (8). Первый уровень защиты подростка может включать «… бессознательное неприятие самого сексуального тела с сопутствующим чувством пассивности перед требованиями, исходящими от этого тела» (9).
Творческие решения подростков всегда, по словам Лауферов, представляют собой мастурбационные фантазии. Эти фантазии «обычно действуют как аутоэротическая активность, полезная для интеграции регрессивных фантазий» (10). В этих случаях терапия основана на предложении повторного эволюционного распада, который способствует объединению образа тела, сознательному выбору сексуальной идентичности и разрешению эдипального конфликта. Это способствует избавлению от риска, что дискомфорт подросткового возраста повлияет на всю взрослую жизнь.
Через понимание конкретной бессознательной фантазии – «центральной мастурбационной фантазии» — связанной с первыми годами жизни и, в частности, с отношениями с материнским образом и, после латентного периода, в качестве универсального «феномена самого по себе, необязательно »патологического», в зависимости от уязвимости подростка, предпочтение отдается устранению основных защит невротического или психотического расстройства.
Как утверждает эволюционная аналитическая школа, вслед за прогрессом и регрессом либидо, на которое Юнг ссылается особенно в своем тексте «Символы трансформации» (11), подростковый возраст, как фаза процесса индивидуации, предлагает второй шанс интегрировать те психические части, которые не могли быть интегрированы в период раннего развития. Таким образом, детские конфликты возобновляются, и появляется вторая возможность для реорганизации личности.
ВЛИЯНИЕ БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО РОДИТЕЛЕЙ НА ПОДРОСТКА
Фрэнсис Уикс, одна из первых терапевтов, занимающихся вопросами развития детей и подростков, познакомилась с Юнгом в 20-х годах прошлого века. Она основала свой аналитический подход, исходя из идеи, что бессознательная жизнь родителей сильно влияет на эволюцию детей, обусловливая, следовательно, их психическое состояние в будущем. Согласно юнгианской гипотезе, представленной в исследовании «Вербальные ассоциации у нормальных людей», «чем больше ребенок чувствителен и гибок, тем более глубокое впечатление произведут на него отец и мать и тем глубже отпечатаются их личности в его душе» (12).
Более того, в подростковом возрасте то, что ребенок интроецировал в младенческом периоде, в любом случае приобретет определенные индивидуальные характеристики. Это обусловлено не только семейной средой, но и врожденной чувствительностью, которая обостряет или ослабляет комплексуальные или патологические аспекты.
Выпускник Колумбийского университета, Викс, детская писательница и драматург, начала интересоваться Аналитической Психологией особенно после того, как познакомилась с Юнгом. Впоследствии она поддерживала с ним тесную переписку, в которой отражались идеи, исследования и практическое применение терапии детей и подростков. В этих письмах сам Юнг давал ей советы или разъяснял концепции эволюционной фазы психической жизни.
Несколько лет спустя Юнг, наконец, написал предисловие к тому, что можно считать первой юнгианской работой по детскому психоанализу, которая носит название: «Внутренний мир детства» «The Inner World of Childhood» (1927) (13). Тезисы этой работы были представлены в серии лекций в Клубе Аналитической Психологии в Нью-Йорке. Эти лекции посещали не только специалисты, но все заинтересованные в понимании психического функционирования в детстве и подростковом возрасте.
Центральная идея эссе, также подхваченная предисловием Юнга, касалась автономии ребенка в коллективном бессознательном в соответствии с концепцией Леви-Брюля о «мистическом участии»; то есть ребенка сравнивают с обучающимся индивидуумом, более склонным полагаться на свою интуицию и ощущения, а не на рациональное видение мира. В предисловии Юнг спрашивает: «Что наиболее сильно действует на детскую психику?» и сам отвечает: «та часть жизни, которую родители не прожили» (14), что, очевидно, относится к более или менее сознательным формам проекции.
В связи с этим, например, Фрэнсис Уикс утверждает, что детская и подростковая психика настолько тесно связаны с родительской, что часто очень трудно понять, относятся ли сновидения маленьких пациентов к ним самим или к их родителям. Этот фактор создаёт значительные трудности для анализа психического материала и интерпретации самих сновидений, тем более если их содержание имеет архетипический характер.
Во «Внутреннем мире детства» автор также описывает радикальные изменения, которые происходят в семейной динамике, когда ребенок вступает в период полового созревания; приятный и предсказуемый прежде способ взаимоотношений подвергается значительным потрясениям, и для родителей этот символический момент знаменует собой значительное изменение их роли и функции. Одни принимают и одобряют это изменение, другие – нет. Они беспокоятся о том, насколько ребенок-подросток сможет благополучно трансформироваться. Кроме того, подчёркивается глубокий разрыв между его и их молодостью и, следовательно, происходят бессознательные попытки сохранить ребёнка в состоянии зависимости, при значительных ограничениях его деятельности (15).
По этой причине аналитикам, которые проводят терапию с подростками, следует встретиться с их родителями. Это нужно, чтобы родители поняли вред чрезмерного контроля. Также необходимо предоставить им возможность выразить свой дискомфорт в связи с потерей эмоциональной близости, которая всегда происходит во время пубертата и последующих фаз. Это положительно сказывается на понимании необходимости психической непривязанности, эмансипации и индивидуации самих детей.
Другой способ концептуализировать родительское бессознательное вмешательство в жизнь детей-подростков представлен в исследовании Дж. Зиннера и Р. Шапиро «Проективная идентификация как способ восприятия поведения в семьях подростков» «Projective Identification as a Mode of Perceptionand Behavior in Families and Adolescents» (16). В этой работе авторы сосредоточены на проективной идентификации родителей, которые, согласно Юнгу, обесценивают некоторые черты своей психики, стремясь проецировать их на детей-подростков, часто даже наказывая их в случае трансгрессии. Согласно этой модели, матери или отцы подростков сталкиваются с необходимостью игнорировать определенные психические или поведенческие состояния, такие как, например, гнев, ярость и сексуальность, проецируя их на детей и, следовательно, идентифицируя их как воплощение принципиально нежелательных черт характера. Некоторые формы поведения, которые раньше могли быть частично или полностью замаскированы родителями, начинают проявляться в подавляющем большинстве случаев, принимая ранее невообразимые масштабы.
Если родитель страдал, например, зависимостью от психоактивных веществ, злоупотребление теми же или другими веществами со стороны его ребенка может стать центральной проблемой семьи. В совместной жизни родительской пары, где происходит сексуальное предательство, сентиментальная или сексуальная жизнь сына или дочери может оказаться в центре бесконечных семейных дискуссий. Однако следует сказать, что, к счастью, подростки входящие в анализ, как вспоминает Юнг, обычно быстрее, чем многие взрослые, осознают динамику, которая переплетается в их семьях «и их терапия начинается (…) на самом деле только в тот момент, когда (…) они понимают, что им создают проблемы уже не отец и мать, а они сами, то есть одна бессознательная часть личности, которая взяла на себя и продолжает играть роль отца или матери » (17).
Однако следует сказать, что, согласно Юнгу, именно в подростковом возрасте впервые появляется возможность познать и испытать внешний мир вне психических ограничений, налагаемых родителями. Отрывок, который можно прочитать в «Динамике бессознательного», на мой взгляд, очень важен: «Психическое рождение, которое знаменует собой сознательную дифференциацию от родителей, обычно происходит только в период полового созревания с проявлением сексуальности. Эта физиологическая революция сопровождается психической революцией. Физические события приносят эго такое облегчение, что оно часто самоутверждается. Отсюда и определение «неблагодарного возраста’» (18).
Поэтому для Юнга, в подростковом возрасте рождается психологическая личность, которая развивается по-новому. Отношение с психикой трансформируется «революционным» образом, когда человек начинает отличать себя от своих родителей.
Но несмотря на то, что Юнг рассматривает процесс индивидуации как психологическое развитие именно второй части жизни, Эволюционная Школа предлагает противоположное видение. Её представители считают индивидуацию деятельностью, охватывающей весь жизненный цикл. Майкл Фордхэм, например, был первым юнгианцем, который наблюдал, как все характеристики процесса индивидуации проявляются в младенчестве, поскольку с двухлетнего возраста ребенок отделяется и дифференцируется от матери, а затем продолжает свое существование в подростковом возрасте (19).
Адольф Гуггенбюль-Крейг в своем эссе «Власть архетипа в психотерапии и медицине» (Power in Helping Profession») также ставит под сомнением связь индивидуации со второй частью жизни, утверждая, что этот процесс «может проявляться на любой стадии жизни. Особенно во сне можно распознать символы индивидуации и обретения Самости в любом возрасте» (20).
Подростки также часто ведут себя агрессивно и требуют внимания, тем самым выражая стремление справиться с проблемами, которые в высшей степени затрагивают всю психику. Они не приписывают тому, что испытывают, такое же значение, какое приписывают этому взрослые люди. Неудивительно, что Винникот советовал родителям «держать в секрете то, что они узнали о детях-подростках» (21) и не пытаться влиять на них или контролировать влияние со стороны третьих лиц, потому что именно неустойчивые напряженности в личности и индивидуальном функционировании способствуют развитию подростков.
Это очень сложная и часто недооцениваемая задача, которую игнорирует или даже отвергает большинство родителей. Напротив, они считают, что их собственное влияние на своих детей предотвращает влияние на них со стороны других людей. Якобы всё делается ими в интересах сохранения ценностей и традиций, а так же ради психического здоровья детей.
Исследования о влиянии родителей-гомосексуалов на детей-подростков
Согласно Юнгу, феномен гомосексуализма происходит от сильной психической идентификации с контрсексуальными компонентами, которые, как известно, в мужчине представлены его «Анимой/Душой», а в женщине её «Анимусом».
Таким образом, личность мужчины, идентифицированного с Анимой, приобретает женскую склонность, которая приводит его к поиску партнера-мужчины; противоположное происходит с женщиной, идентифицированной со своим Анимусом. По существу соглашаясь с Фрейдом относительно «инфантилизма характера», лежащего в основе гомосексуализма у взрослых, Юнг все же признает, особенно в гомосексуальных мужчинах, многочисленные положительные качества, происходящие из более развитого женского элемента, то есть эстетическое чувство, эмпатию, способность идентификации с другим, культ ценностей прошлого и «… чувство дружбы, которое создает связи удивительной нежности между мужчинами» (22).
Что касается влияния гомосексуальных родителей на своих детей в период полового созревания или подросткового возраста, психологические исследования последних сорока лет не позволяют обнаружить существенных различий в отношении гендерного поведения, сексуальных предпочтений и поведения, сексуальной ориентации со стороны подростков, воспитанных гомосексуальными родителями, а, наоборот, можно констатировать, что, в дисфункциональном смысле, нет никакого влияния гомосексуализма самих родителей на гендерную и ролевую идентичность детей обоих полов (23). Недавние исследования фактически дополнительно доказали, что в отношении гендерной идентичности дети гомосексуальных субъектов демонстрируют регулярную половую эволюцию, сообщая о хорошей степени удовлетворенности в связи со своей идентичностью и, в любом случае, не имеют существенных различий по сравнению с тем, что происходит с детьми гетеросексуальных родителей (24).
В отношении «сексуальной роли» и «гендерного выражения» выясняется, что дети геев и лесбиянок принимают сексуально определенные роли, которые не отличаются от тех, которые показывают дети гетеросексуальных родителей. Даже если в сексуальная ориентация родителей что-то не совсем неуместно, дети гомосексуальных родителей демонстрируют предрасположенность к преодолению сексуальных и гендерных стереотипов в ролевом поведении, типизированном в традиционном смысле.
В этом отношении дети гомосексуальных родителей, по сравнению с детьми гетеросексуальных пар, фактически кажутся более свободными и воспринимают меньшее давление традиционных гендерных норм; это потому, что они живут в контексте отношений, характеризующихся большей открытостью и менее подверженных негативным последствиям давления на поведенческие предписания, привязанных с сексуальными и гендерными стереотипами. Этот аспект можно связать с процессом, который мы могли бы определить как «передачу из поколения в поколение» стереотипных систем верований: родители, которые больше всего разделяют гендерные стереотипы, передают их в большей степени своим детям, тогда как более гибкие, каковыми обычно бывают гомосексуальные родители, передают менее коллективные модели поведения и идентичности, способствуя, как было сказано, большей ментальной открытости к гендерным различиям (25).
Наконец, последние исследования показывают, что процент подростков, выросших с гомосексуальными родителями и определяющих себя как геев или лесбиянок, вполне одинаков по сравнению с процентом детей гетеросексуалов; это регулярно подтверждают международные научные и профессиональные ассоциации самого высокого уровня. Например, в 2006 году Американская Академия Педиатрии (AAP) заявила следующее: «Результаты исследований показывают, что дети, воспитанные однополыми родителями, развиваются так же, как и дети, воспитанные гетеросексуальными родителями. Более чем двадцать пять лет исследований подтверждают, что нет никакой связи между сексуальной ориентацией родителей и каким-либо типом эмоциональной, психосоциальной, поведенческой и сексуальной адаптации детей и подростков, и поэтому они не подвергаются какому-либо конкретному риску. Добросовестные и заботливые взрослые, будь то мужчины или женщины, гетеросексуалы или гомосексуалы, могут стать отличными родителями» (26).
В заключение, однако, необходимо сделать ещё одно наблюдение, которое, в связи со случаем пациентки-подростка, будет представлено мною ниже. Оно показывает, что у детей гомосексуальных родителей были обнаружены приступы тревоги и паники, чаще чем у детей гетеросексуальных родителей, когда отношения с гомологичным (и гомосексуальным) родителем носят конфликтный характер. Фактически, конфликтность создает большие трудности в связи с идентификацией с ним, вызывая дискомфорт и, прежде всего, беспокойство, которое затем может быть спроецировано на сексуальную идентичность и на отношения со сверстниками и молодыми партнерами, с повышенными трудностями в принятии себя и самоопределением.
Но в принципе, психотерапия может оказать значительную помощь в преодолении тревожности со стороны подростка и в создании лучших условий в отношениях с гомологичным родителем (или с обоими), способствуя здоровому психосексуальному развитию самого же подростка.
Случай
Мария, красивая 13-летняя девушка, пришла ко мне около четырех лет назад. Меня рекомендовала её маме одна коллега, терапевт сексуальной партнёрши самой мамы.
Мама Марии, 50-летный психиатр по имени Мирелла, познакомилась на работе с Даниэлой, социальным работником по профессии, и, несмотря на то, что та была на 14 лет моложе ее и замужем, начала с ней встречаться и всего через несколько месяцев они стали жить вместе.
Мария так же проживала совместно с ними, поскольку ее родители расстались несколько лет назад.
Однако девочка продолжала часто встречалась со своим отцом, физиком по образованию и менеджером в одной компании, проводила с ним выходные и ещё пару дней в неделе. Ее бабушка и дедушка по отцовской линии, которые жили в квартире рядом с отцом, ухаживали за ней, если папы не было в данный момент, и обращались с ней, как с маленькой девочкой, окружая ее бесконечными вниманиями и чрезмерно балуя ее.
Причиной дискомфорта Марии было сильное состояние тревоги, от которого она начала страдать некоторое время раньше. Оно было настолько парализующее, что не позволяло ей выйти из дома и добраться до школы, даже в компании одного из родителей. Когда ее мать позвонила мне, чтобы попросить о встрече, эта ситуация длилась уже пару месяцев.
На первой встрече, в начале которой я не позволила маме присутствовать, Мария рассказывала мне, что не могла выходить из дома из-за ощущения дереализации, которое заставляло ее бояться, что она упадет в обморок или умрет, как только переступит порог. Ее дискомфорт был ощутимым, очень сильным, вместе с сильным сожалением о том, что она не может вести нормальную жизнь и проводить время с одноклассниками и друзьями.
Когда я её спросила, что вызвало это парализующее чувство опасности, она ответила, что не знает наверняка, но помнит, когда это началось. Дата, согласно моим последующим реконструкциям, восходит к началу решения матери жить со своей молодой партнершей, то есть несколько месяцев ранее.
Обычно Мария проводила утреннее время в доме своих бабушки и дедушки по отцовской линии, поскольку оба родителя работали, и, хотя она уже не была маленькой, ее родители хотели, чтобы она находилась в компании взрослых родственников и чтобы те о ней заботились.
После первой встречи с Марией я пригласила родителей отдельно, чтоб оценить какой тип отношений у них был со своей дочерью, и мне стало сразу очевидно, насколько мать беспокоилась о трудностях своей дочери, которая хорошо училась в школе, но не могла больше посещать занятия. Мирелла чувствовала себя виноватой за то, что разошлась с мужем, но ни в малейшей степени не считала причиной тревоги дочери свои отношения с Даниэлой и особенно присутствие последней в их доме.
Они начали жить вместе, не предупредив Марию, которая, вернувшись однажды из школы, обнаружила эту молодую женщину дома, когда та намеревалась разложить содержимое своих чемоданов по шкафам и ящикам.
Даниэла рассталась со своим мужем после знакомства с Миреллой и ей пришлось искать себе другой дом. Они с партнершей решили начать совместное проживание. Через несколько дней Даниэла переехала к Мирелле. Однако ни одна из них не подумала, что надо было заранее сообщить о своем решении Марии, жившей после развода родителей почти в симбиозе со своей матерью — до такой степени, что они даже спали вместе с Миреллой в родительской постели. Несмотря на то, что Мирелла была психиатром, она никогда не приписывала этой привычке симбиотического значения и ценности, которая могла поставить бы под угрозу психический рост Марии и начало более взрослых отношений между ними.
Поселившись в дом Миреллы, Даниэла даже не удосужилась узнать, где находится место Марии за столом, и заняла его спонтанно, без возражений как со стороны матери, так и дочери. Даже зная, что ее мать была гомосексуалкой (за исключением периода гетеросексуальности во время брака, который длился всего восемь лет), Мария никогда не сталкивалась с подобной ситуацией, несмотря на то, что до Даниэлы ее мать имела другие отношения. Девочка была о них только информирована.
Что касается отца девушки, то уже в начале первой встречи он не скрывал своего страдания не только из-за психических неудобств дочери, но и из-за того, что до сих пор продолжал любить свою бывшую жену, хотя с самого начала их отношения он знал, что Мирелла была гомосексуалкой. Он наивно и иллюзорно думал, что мог бы ее «исцелить», и, как это ни парадоксально, все еще надеялся на их воссоединение. Отец девочки хотя и страдал, но никогда не обвинял свою жену за тяжелое состояние дочери, которое, по его мнению, было просто обусловлено общим «кризисом роста».
С первых сеансов Мария выражала амбивалентное отношение к своей тревоге, потому что она, с одной стороны, не позволяла ей вести нормальный образ жизни, а с другой, в качестве вторичного преимущества, давала возможность наслаждаться вниманием бабушки и дедушки, тем самым компенсируя внезапную потерю вниманий матери, которая, ведя себя как подросток, открыто показывала свои чувства к партнерше, заставляя Марию чувствовать себя преданной, замененной на другую и, следовательно, брошенной.
Помимо проблем с тревогой, у Марии также активировались серьезные проблемы сексуальной идентичности, спровоцированные гендерным выбором ее матери. Хотя она чувствовала влечение к мальчикам своего возраста, в частности, к одному однокласснику и другу детства, она считала так же, что испытывает привязанность, похожую на любовь, и к подруге, которая также была её одноклассницей в начальной школе. Мария не могла определить, кто из этих двух друзей ей нравится больше. Было очевидно, что неспособность сепарироваться от матери более естественным образом блокировала Марию, а также вызывала спутанные мысли о ее сексуальной идентичности и усиливала ее тревожное состояние.
В первых снах, о которых мне рассказала молодая пациентка, присутствовали морские чудовища, желавшие поглотить ее. Они превращались в чудовищ из маленьких безопасных рыбок, плавающих в чистых и безмятежных водах. Вероятно, это было связано со страхом Марии быть поглощенной тревогой и гневом, который она испытывала к сексуальной партнёрше её матери, потому что чувствовала, что та пришла и нарушила то, что Мария прежде считала здоровой и теплой окружающей средой. С продолжением сеансов и началом глубокого терапевтического альянса Мария начала понимать, что ее тревога была вызвана главным образом тем чувством, что её саму заменила для матери Даниэла, и мать бросила ее, потому что девочка уже стала «взрослой» и, следовательно, мать больше не хотела ее защищать и любить.
Гнев Марии проявлялся со временем все сильнее и сильнее по отношению к двум женщинам, но это более или менее внезапное изменение в отношениях было отвергнуто, проигнорировано ее матерью, которая, также побуждаемая своей сексуальной партнёршей, попросила девочку остаться жить в доме своего отца постоянно. Ведь он был чрезвычайно любезным и понимающим, никогда не критиковал свою бывшую жену или ее реакции на их общую дочь. Разъезд, разделение между матерью и дочерью было очень позитивным и произвело уменьшение тревоги Марии, поскольку она нашла в отцовской фигуре ту поддержку и преданность, которые, как она думала, утратила в лице матери.
Со временем Мария пришла к пониманию того, что ее отношения с матерью всегда были отмечены опасным состоянием симбиоза и взаимозависимости, которые, рано или поздно, должны были быть трансформированы.
В течение всего учебного года Мария появлялась в школе только в конце семестра, чтобы сдать выпускные экзамены среднего цикла. Иногда она встречалась с матерью, отношения с которой улучшились, в том числе благодаря серии встреч с обоими родителями в моем кабинете, во время которых мы открыто говорили о трудностях Марии и ее необходимости быть маленькой и зависимой, потому что она чувствовала себя отчужденной от матери. Фигура отца была абсолютным подспорьем в создании новой динамики среди всех членов семьи, включая бабушек и дедушек. Мария стала реже их навещать, оставаясь в доме своего отца, даже когда она не ходила в школу по утрам.
Благодаря улучшению семейной динамики и возобновлению более здоровых, взрослых и уважительных отношений с матерью, у Марии развеялись сомнения относительно своей сексуальной идентичности; девушка почти самостоятельно поняла, что это произошло из-за необходимости идентификации с ее матерью, которая «бросила» ее, но с которой она постаралась сблизиться благодаря псевдогомосексуальной идентификации с ней.
Сегодня Марии 17 лет, и она заканчивает школу. Она больше не моя пациентка уже около года, но время от времени присылает мне сообщения, подтверждающие, что с ней все в порядке, и в школе всё благополучно. Ее мечты и желания — стать психологом и помогать детям и подросткам, у которых возникают проблемы с идентичностью. И я очень довольна этим.
ЛИТЕРАТУРА
1) C.G. Jung, «Psicologia dell’archetipo del fanciullo», (1940) e «Aspetto psicologico della figura di Core» (1941), Gli archetipi e l’inconscio collettivo, (vo). 9/1), in Opere, Torino, Bollati Boringhieri, 1980, стр. 143-197.
2) C.G. Jung, «Psicologia dell’archetipo del fanciullo» (1940), op. cit., pp. 154-155.
3) Там же, стр. 163
4) C.G. Jung, «L’invincibilità del fanciullo», in «Psicologia dell’archetipo del fanciullo», там же, стр. 165.
5) C.G. Jung, «Zum psycho-logischen Aspekt der Korefigur», в Albae Vigiliae, 8/9, 1941 г.
6) Cfr. C.G. Jung, «Aspetto psicologico della figura di Kore» (1941 г.), там же, p. 176.
7) Cfr. M. Laufer, M. Eglé Laufer, Adolescenza e breakdown evolutivo, Torino, Boringhieri, 1986.
8) Там же, p. 41
9) Там же, p. 42.
10) Там же, p. 43
11) C.G. Jung, Simboli della trasformazione (1912), Torino, Bollati Boringhieri, 1984.
12) C. G. Jung, L’associazione verbale negli individui normali, (vol. 2/1) (1904), Torino, Bollati Boringhieri, 1984, p. 416.
13) F. Wickes, The Inner World of Chidhood: A Study in Analytical Psychology, 1927; ит. Il mondo psichico dell’infanzia, Roma, Astrolabio, 1948.
14) Там же, стр. IV.
15) Там же.
16) J. Zinner, R. Shapiro “Projective Identification as a Mode of Perception and Behavior in Families od Adolescents”, в International Journal of Psycho-Analysis, 53, 523-30.
17) C. G. Jung, Due testi di psicologia analitica, (vol. 7), Torino, Bollati Boringhieri, стр. 61.
18) C. G. Jung, La dinamica dell’inconscio, (vol. 8), Torino, Bollati Boringhieri, 2000, стр. 420
19) M. Fordham, Children as Individuals, London, Free Association Books, 1994 г.
20) A. Guggenbuhl Craig, Power in the Helping Professions, Dallas, Spring Publications, 1971 г, стр. 140.
21) D.W. Winnicott, “Struggling Trough the Doldrums”, in Deprivation and Delinquency, London, Routledge, 1990 г, стр. 34.
22) C.G. Jung, Psicologia e religione, Torino, Bollati e Boringhieri, 1985 г., стр. 87.
23) См.T.J. Blibarz e J. Stacey, «How does the gender of parents matter?», в Journal of Marriage and Family, vol. 72, n. 1/2010.
24) См. H.M. Bos e T.H. Sandfort, «Children’s gender identity in lesbian and heterosexual two-parent families», в Sex Roles, vol. 62, nn. 1-2/2010, стр. 114-126; C.J. Patterson, “Lesbian and gay parenting: Summary of research findings”, в American Psychological Association, Washington DC, 2005; C.J. Patterson, «Children of lesbian and gay parents. Current Directions», в Psychological Science, vol. 15, n. 5/2006, стр. 241-244; C.J. Patterson, C.J. Telingator, “Children and Adolescents of Lesbian and Gay Parents. Clinical Perspectives”, в Journal of American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, vol. 47, n. 12/2008, стр. 1364-1368.
25) См. H.M. Bos e T.H. Sandfort, «Children’s gender identity in lesbian and heterosexual two-parent families», в Sex Roles, vol. 62, nn. 1-2/2010, стр. 114-126.
26) Cм. C.J. Patterson, «Children of lesbian and gay parents. Current Directions», в Psychological Science, vol. 15, n. 5/2006, стр. 241-244.