«Вечно молодой, вечно пьяный»? Искушения и ресурсы отроческой лиминальности в контексте динамики индивидуации. 

Нина Хребтова, аналитический психолог, арт-терапевт, врач-психотерапевт, психиатр, кандидат медицинских наук, г.Пермь.

Статья представляет собой размышления о взаимосвязи кризисных периодов человеческой жизни как узловых точек индивидуационного процесса, о возможности совершать символические странствия в лиминальные периоды как несущие потенциал развития, — например, во время отрочества, и не в процессе травматической регрессии, но в поиске творческих ресурсов и новых смыслов. Это – приглашение к совместному поиску, фантазиям и амплификациям.   

Нам знакомо определение индивидуации, данное М. Стайном в книге «В середине жизни» как перманентного процесса, происходящего на протяжении всего человеческого бытия: «Индивидуация, означающая непрерывное развитие на протяжении всей жизни, движется по спирали, начиная с зародышевого состояния, когда внутриутробный человечек обладает наибольшим потенциалом, к последующему полному и совершенному выражению своего личностного начала в рамках семьи и культуры, в которой он себя обрел». [Стайн 2009:11]

Метафора движения по спирали включает символические возвращения к темам, качествам, состояниям, которые как бы повторяются вновь на новых этапах пути; в то же время, при неких общих параметрах, эти возвращения каждый раз несут новые, отличающиеся от предшествующих эпизодов, качества и свойства. «На последующих стадиях личность приобретает более глубокие возможности для своего развития, выходящие за пределы семейного круга, когда личностный микрокосмос открывает для себя более общее в уже обретенном частном». [Там же]

Здесь мы видим условное деление человеческой жизни на две половины, от момента рождения, до момента смерти; два этапа, каждый из которых характеризуется своими особенностями и задачами. Период перехода из одного этапа в другой характеризуется процессами смены качеств человеческой натуры (физиологических, психологических), целей, ценностей, парадигм, затрагивая все уровни человеческого существа. Являясь тем самым периодом «кризиса середины жизни», периодом лиминальности. И, приходясь на условный временной промежуток между 35-38 и 45-50 годами.

В то же время, в каждой из двух половин можно также выделить некоторые критические точки, моменты включения лиминальных энергий перемен, когда происходят коренные, принципиальные перемены. В первой половине жизни это первый кризис сепарации младенца от матери, условно приходящийся на 3 — 3 с небольшим года, он не определяется обычно как «классический лиминальный», но несет некоторые его черты, об этом немного позже, далее период подросткового кризиса, во второй половине – период завершения так называемого пожилого возраста и начало старости.

И все эти отрезки времени наполнены теми переживаниями и ощущениями, которые свойственны лиминальности, в разной степени и качестве проявленности. М.Стайн пишет: «В состоянии психологической лиминальности «ощущение идентичности индивида оказывается подвешенным, диффузным, туманным, не вполне ясным. … Появляются важные вопросы, связанные с тем, что есть «Я», на что оно способно, откуда оно взялось и куда направляется. … В лиминальности позиция «Я» не фиксирована, оно не занимает четко определенного психологического положения. … Эго есть нечто состоявшееся и еще не состоявшееся. …будучи непривязанным, «Я» плавает, дрейфует и пересекает многие прежние границы и запретные кордоны». [Там же: 21]

Первый условно-лиминальный период включает сепарацию младенческого «Я» от материнского, проявление первичной самости. М.Малер пишет о периоде с 21-22 по 36 месяц жизни как о последней субфазе сепарации-индивидуации, периоде консолидации индивидуальности и начала формирования эмоционального постоянства, когда происходит два важных внутрипсихических процесса: 1) приобретение стабильного образа Я и 2) формирование стабильного образа «внутренней матери». «Только после того, как начинает формироваться постоянство «внутренней матери», мать может быть замещена во время своего отсутствия надежным внутренним образом. … К трем годам в норме у ребенка должна быть достаточно стабильная внутренняя мать, способная поддерживать его эмоциональную стабильность.  …Бурно развиваются мыслительные и речевые функции, способности к общению и фантазированию. В норме в этом возрасте ребенок начинает становиться «сам-себе-хорошей матерью». [Полотнянко 2018]

М.Фордхэм в своих работах, начиная с 1944 г., пишет о наличии у младенцев первичной самости — «целостности, которая включает в себя сознательные, так и бессознательные, структуры и процессы».  [Лиар 2008]

Второй лиминальный период, пубертат, по А. Фрейд, включает два типичных психологических механизма: аскезу и интеллектуализацию: «Задачей аскезы является удерживать «Оно» в рамках посредством прямого запрета, а цель интеллектуализации – сделать процессы влечений доступными и управляемыми путем установления тесной связи между ними и содержанием представлений». Подростковая аскеза понимается ею как механизм, отличный от обычного истерического вытеснения влечений, так как она не признает никаких замещающих удовлетворений. Подростковая аскеза, напротив, может распространиться на всю жизнь в целом как общее отвержение влечений. Анна Фрейд полагает, что «Я» защищается от количественной стороны влечений, а не от качественной, вследствие чего подростковая аскеза может привести к отказу от влечений вообще. …Подростковая интеллектуализация осуществляется без каких бы то ни было последствий и не имеет никакого отношения к поступкам, представляя собой ненасыщаемую потребность размышлять и разговаривать об абстрактных вещах. Феноменологически интеллектуализация проявляется как противоположность аскезе. Если подростковая аскеза – это бегство от влечений, то интеллектуализация – обращение к влечению, однако лишь абстрактное, преследующее конкретную цель: контролировать влечение «на более высоком уровне». Благодаря такой мыслительной работе по преодолению влечений подросток, согласно А. Фрейд, становится еще «умнее» именно в силу опасности, связанной с влечениями. [Вертманн 1999]

Э. Нойманн рассматривает процесс юношеской сепарации в контексте фило- и онтогенеза, на основе героических мифов описывая процесс рождения сознания и борьбы с Великими Прародителями за собственную индивидуальность. Сознание, освобожденное от власти архетипических Ужасной Матери и Ужасного Отца, в процессе формирования Персоны, установления связи с Анимой/Анимусом, первичным контактом с Тенью, становится устойчивой независимой структурой, способной к индивидуации. [Лиар 2008]

Также следует упомянуть о способах преодоления субъективного ощущения неполноценности в подростковом возрасте, описанных А. Штреек-Фишер как «…три различных нарциссических конфигурации: 1. Грандиозное, преувеличенное «Я», переживаемое как «мне принадлежит весь мир». Его задача – ослабить переживания стыда. Грандиозное «Я» достигает стабильности посредством усиления эгоистического самолюбования при одновременном обесценивании реального объекта. 2. Диссоциированное «Я», для которого характерны тенденции к отступлению. При этом идеальное «Я» и идеальные аспекты объекта продолжают существовать в отщепленной форме, порождая депрессивно-меланхолические настроения. Такая нарциссическая конфигурация тоже позволяет избежать чувства стыда. 3. Бурное «Я» с отреагированием, подобным отыгрыванию при пограничном синдроме, когда состояния «Я» сменяются от «возвышенного ликования до смертной тоски» (Streeck-Fischer, 1994, с.520). Эти три формы переживания «Я» могут проявляться в фантазиях всемогущества, в которых подросток сам себе предлагает могущественного спасителя и подчиняется ему, чтобы таким образом сохранить репрезентации идеального объекта. Регрессия к грандиозному «Я» оказывает влияние на переходные объекты, которые возникают как «символы единства с новыми значимыми объектами» (Streeck-Fischer, 1994, с. 523)» [Вертманн 1999]. Присутствие описанных процессов мы сможем различить в кинематографическом сюжете, с которым встретимся чуть позже.

А теперь – вновь о кризисе «среднего возраста», который делит жизнь человека на две части. М.Стайн описывает цель первой половины жизни как «развитие здорового, адекватно адаптированного к культурной и окружающей среде Эго», тогда как цель второй половины жизни — как «нахождение символического и экзистенциального смысла индивидуального сознания, выходящего за пределы Эго». [Стайн 2009:11]

Три стадии процесса трансформации в середине жизни включают в себя: 1. расставание с прошлым, оплакивание и его символические похороны; 2. период «подвешенности», неуверенности в прежней идентичности и понимании себя – лиминальность как таковая; 3. формирование нового мира, новых смыслов и ценностей. Отмечается связь важнейшего момента психического развития в середине жизни «с фундаментальным изменением установки – от идентичности Эго к идентичности Самости. Т.е. простраивание оси Эго-Самость – как основание индивидуации. Если эта трансформация окажется неудачной, вторая половина жизни будет пронизана чувствами неудовлетворенности и горечи, ощущением гибели внутреннего смысла. Положительный исход кризиса середины жизни сулит хорошие перспективы для роста творческого потенциала, обретения мудрости и понимания трансцендентных аспектов сознания в преклонном возрасте». [Там же: 10]

И если кризис пубертата в классических юнгианских исследованиях не изучался достаточно подробно, то кризису середины жизни посвящено множество исследований. Последнему же узловому моменту на условной оси времени явно недостает внимания; этот кризис, как и сам период старости, наименее полно описаны в психоаналитической и в юнгианской литературе, что создает широкое поле для исследования, гипотез и фантазий. Возможно, попытки поиска символической связи между эмоциональной и смысловой потенциальностью пубертата, наполнением кризиса середины жизни и лиминальностью «кризиса перехода к старости» помогут нам понять, прочувствовать происходящее в последних двух периодах, заложив своего рода «метки», смысловые ориентиры на этих возрастных территориях, на которых не все из нас уже побывали, и к путешествию, по которым, не лишне подготовиться.

Если изобразить символическую временную ось жизни человека, можно отметить лиминальные периоды 3-3,5 лет, 12-18 лет, 35-45 лет 65-75 лет (условно, с учетом «+/-»). И в каждой из этих переходных зон происходят свои алхимические процессы трансформации, завершения старых и рождения новых качеств и программ. Несмотря на обусловленную линейным течением времени отделенность этих периодов, мы периодически сталкиваемся с регрессами в прошлое (в том числе, и в эти заряженные кризисные зоны), и возвращениями обратно, с положительными или отрицательными, для нашего актуального психического бытия, результатами. О потенциально целительной силе депрессивной регрессии в младенческое безвременье и передышки в эдеме «малой смерти» середины жизни достаточно много написано. Поговорим о психологическом магнетизме и потенциале лиминальности отрочества.

Все более культивируемый в последние десятилетия образ героя-пуэра, «вечно молодого, вечно пьяного», способного сохранять и контролировать псевдо-юность тела (химически и хирургически поддерживаемую), псевдо-юность души (индуцированную как вдохновляющим «позитивным мышлением», так и мощными процессами вытеснения и отрицания) создает впечатление постоянных регрессов в пубертат и может вызвать тревогу и отторжение, и сложности в терапии. Но существует ли творческий, ресурсный полюс жажды возвращения зрелых и пожилых людей в юность?

Когда мы говорим о способности анализа побуждать человека, пребывающего в неврозе, искать смыслы происходящих с ним событий и симптомов, и смыслы бытия как такового, нередко это воспринимается как поиск новых смыслов, чего-то, что должно быть открыто и освоено впервые. Действительно, в период пубертата поиск, различение смыслов является важным – как обеспечивающие адаптацию к меняющемуся телу и потребностям, телесным и духовным, на личном и социальном уровнях. Обретаемые смыслы могут становиться оправданием и искуплением труднопереносимых переживаний, захватывающих подростков, помогают находить примирение с внешним миром и с самим собой, простраивать вектор в будущее, с широким спектром вариантов и возможностей.

В случае кризиса середины жизни и  лиминальности перехода к старости, разговоры о смыслах и потенциальном движении могут быть неоднозначными и травмирующими, особенно для клиентов с тяжелыми болезнями и людей со сниженным когнитивным резервом, и после значимых утрат. Нам самим также бывает сложно фантазировать о том, какие смыслы и цели могут быть у данных клиентов, и это дает непростые контрпереносные переживания. И в этих ситуациях символические путешествия в прошлое, спонтанно возникающие на сессиях, в фантазии и сновидениях, подсказывают «пароли и ориентиры», которые открывают доступ к тем ресурсам, смыслам и дарам, что кроются в наиболее сильных воспоминаниях юности.

Эти экскурсы в пубертат и в период раннего детства более привычны в плане поиска травмирующих факторов; работа с приходящими образами и историями эффективна в плане освобождения от груза непереносимых чувств, символической коррекции прошлого. Эти моменты обыгрываются в художественной литературе и фильмах, и часто касаются периода середины жизни, когда герой, запутавшийся в себе и ситуациях взрослой жизни совершает очищающее странствие в прошлое, исправляя, завершая, преобразуя первично-травматическую реальность, тем самым открывая новые дороги для себя нынешнего.

Так, в фильме «Малыш» герой Брюса Уиллиса, побуждаемый то ли фантомом, то ли чудесным образом, материализовавшимся «самим собой» в пре-пубертате, производит коррекцию травматической истории прошлого, повлекшей нарушение хода событий всей последующей жизни героя, в том числе, закрыв путь к воплощению детских мечтаний, а именно — вырасти и иметь собаку, жену и летать на самолётах. В финале 40-летний Уиллис и фантом-малыш встречают 70-летнего седого Уиллиса в летной куртке под руку с милой пожилой леди и славным псом рядом.

Что же ищем мы, возвращаясь в юность, кроме возможности исцелить травмы прошлого? Какие состояния, чувства и ощущения тщимся если не вернуть, то вновь прожить и прочувствовать в нашем зрелом «сейчас»? С одной стороны, это юность тела с ее неисчерпаемой потенциальностью, свежестью ощущений и желаний, здоровой жаждой утоления их. С другой – юность чувств – с глубиной и непосредственностью погружения в них; свежесть, острота восприятия, и наслаждений, и страданий, возможно, и составляющие самую суть юности. С третьей стороны – ощущение полноты возможностей будущего, не зависящее от рациональных ограничений, инстинктивное верование в то, что даже как будто невозможное каким-то образом сможет прийти, ибо как же иначе, ведь это причитается мне по праву и все, ну, почти все зависит от меня…

Даже просто вслушиваясь, вдумываясь в эти моменты, испытываешь целую гамму чувств – от тепла воспоминаний об этом славном времени, до щемящего ощущения безвозвратности утраты, фатальной недоступности, неповторимости. Действительно, вне зависимости от изощренности научных достижений, качественное воспроизведение этого периода неповторимо. Ни БАДы, ни доступные нам заместительная гормональная терапия для женщин и «волшебные инъекции» у мужчин не вернут юношеского гормонального баланса, щедрости и ненасытности первозданного эротизма. Ни медитации и аффирмации, ни йога и цигун не «обнулят» километраж наших чакр, своим символическим вращением «намотавших» изрядный пробег по дорогам жизни. А тема открытых перспектив, безграничных возможностей, во многом и определяющих неиссякаемую силу желаний и полноту юношеского бытия – одна из наиболее эмоционально заряженных тем – чем далее, тем более – по мере движения вдоль символической оси времени.

Сколь бы логичными ни были описания периодов лиминальности, сколь бы важные и серьёзные осознания и трансформации ни обещали нам мудрые авторы, прохождение этих периодов неизбежно несет тревогу, неуверенность, контакт с душевной и физической болью. И переживание особой уязвимости, которая возрастает по мере продвижения от одного периода лиминальности к другому, от юности к старости.

Сколь бы ни были сходны по силе, иррациональности и глубине лиминальные переживания в 15, 45 и 65 лет, качество их отличается. Да, сгорание нас как символических Фениксов в любом возрасте несет искомое возрождение, вот только наше состояние и багаж жизненного опыта различны, и по завершении очередного возрождения «фениксы» пубертата и старости оказываются в разных условиях и с разными перспективами. И, при всем сходстве переживаемых в лиминальности чувств, эффекты проживания этих чувств различны.

Вспоминается стихотворение испанского поэта Антонио Мачадо, в котором автор описывает отличия печали подростково-юношеской, самой по себе творящей и созидающей силою чувств, пусть и столь драматичных… и печали зрелого человека, чья жизнь клонится к закату.

Давно ли шелковый кокон

моя печаль доплетала,

была как червь шелковичный —

и черной бабочкой стала!

…О время щедрых печалей,

когда водою полива

слеза текла за слезою

и виноградник поила!

Сегодня залило землю

потоком мутного ила.

Вчера слетались печали

наполнить улей нектаром,

а нынче бродят по сердцу,

как по развалинам старым, —

чтобы сровнять их с землею,

не тратя времени даром.  [Мачадо 1977]

 

И с годами мы вынуждены признавать, что то, что, не убивая нас, делало сильнее в 16 лет, в 45 переносится иначе, а в 65 создает совершенно другие эффекты, и, не будучи убитыми, мы сталкиваемся с предельностью запасов наших сил, как физических, так и эмоциональных. И чем далее, тем более, можем надеяться лишь на иные источники энергии, менее связанные с органикой и биохимией мозга и насыщенностью миокарда кислородом.

Здесь в счет идут степень интегрированности символических частей нашей психики, качество прохождения индивидуации, построения оси эго-Самость. И наша способность удерживать баланс либидо-мортидо, осознанное отслеживание направления векторов влечений. В обыденной жизни это воплощается в духовных поисках, самореализации через новые области знания, философские искания, творчество. Все это по сути сходно с нашими юношескими исканиями, но, как будто, имеет и иные скрытые цели.

Возможно, вновь и вновь проникая на территорию юности, мы ищем способы обрести нечто, что осталось незамеченным, не востребованным ранее. Нечто, ценность чего мы не могли осознать в юности, но можем различить и взять в зрелом возрасте. В то же время, и те навыки созидания и фантазирования, те внутренние миры, что мы создавали в отрочестве, остаются в нашем бессознательном подобно тайным комнатам, доступ к которым возможен в минуты насущной необходимости, и где мы получаем поддержку, подпитку от творческих источников.

Так, Юнг в книге «Воспоминания, сновидения, размышления» пишет, что в тяжелый период столкновений с бессознательным он вновь обращался к игре с конструктором, в которую играл в одиннадцать лет: «При этом мысли мои прояснялись, и я смог сосредоточиться на фантазиях, которые прежде я ощущал довольно смутно (…) Это мое строительство было лишь началом. Затем возник целый поток фантазий».  [Юнг]

Здесь вспоминаются истории клиентов, у которых в кризисные периоды середины жизни и на переходе в старость нежданно открывались дремавшие ранее творческие способности. Это истории людей, в возрасте за 60 — под 70 впервые, или вновь спустя десятилетия, обратившихся к ресурсам своего бессознательного и ощутивших контакт с нуминозным, ранее подавляемый Эго, погруженным в марафоны социальных достижений. Это истории пробуждения спящих даров поэзии и живописи – интернет-эпоха позволила нам узнать истории множества пожилых и старых людей, начавших создавать стихи, картины и скульптуры, истории первых успешных выходов на сцену и подиумы исполнителей и моделей преклонных лет, и это далеко не всегда гротескное, смущающее зрелище. Наверное, здесь дело и в пробуждении, обретении заново доступной в детстве и отрочестве открытости силам Природы и духовным и творческим исканиям — на новом уровне, благодаря простроенной связи сознания и бессознательного (личного и коллективного), оси Эго-Самость.

В противовес А. Фрейд, выделявшей как общую черту, объединяющую раннее пубертатное и климактерическое развитие, сочетание силы «Оно» со слабостью «Я» (т.е., сочетание силы бессознательного и слабости Эго), что немедленно мобилизует в Эго новые – «иные защитные средства» [Вертманн], мы можем предполагать (и видеть в практике) способность Эго не только выдерживать присутствие сил бессознательного без включения чрезмерных психологических защит, но и творчески использовать во благо в процессе индивидуации, выходить на совершенно новое по глубине и тонкости, исцеляющее и вдохновляющее взаимодействие с личным бессознательным, и через него – с ресурсами бессознательного коллективного, порой переживая нуминозный опыт.

В процессе написания этого текста произошла одна из как будто уже привычных, но каждый раз нежданных синхроний — «случайное» попадание, в процессе поиска фильма для домашнего просмотра, на британский фильм «Гиппопотам». Ни о фильме, ни о книге Стивена Фрая, по которой он был создан, я не слышала ранее. Но, как это стало уже почти обычным для лиминальности, что порождается творческим полем, сюжет и его символическое содержание, вновь «попали в яблочко», по сути став иллюстрацией к разрабатываемой теме.

Главный герой фильма, Тэд, в молодости талантливый поэт, последние 30 лет утративший контакт с Музами и потерпевший крах в карьере театрального критика вследствие сочетания пристрастия к виски, ядовитого языка и буйного характера, принимает предложение юной родственницы Джейн провести частное расследование в доме ее кузена Дэвида Логана. Девушка поведала, что, будучи больной лейкозом, после пребывания в усадьбе Логанов исцелилась…и попросила героя за внушительную сумму денег узнать, в чем источник этого чуда. Тэд, скептик и атеист, попадает в странное семейство.

Юный Дэвид, сын владельцев усадьбы, сливается с природой, днюя и ночуя в полях, пишет стихи, пронизанные бурлящим юношеским эросом, и оказывается причастным к серии «чудесных исцелений», затронувших каждого обитателя дома. Не раскрывая всех безумных разворотов сюжета, отмечу ключевые моменты. Подросток Дэвид свято верит в свое поэтическое дарование, фонтанируя стихами, получающими одобрение опытного поэта; также юноша одержим верой в свои сверхспособности, в частности, умение даровать здоровье, врачевать и передавать жизненную силу. Что и делает доступным ему образом – через эротические, порой весьма рискованные эксперименты.

Все обитатели усадьбы захвачены этим водоворотом прямо-таки нуминозных страстей и готовы воспринимать юношу как чудотворца. Когда же всплывают шокирующие истины, юноша не в силах перенести разоблачения и пытается покончить с собой в импровизированной могиле, будучи спасен благодаря чуткости и эмпатичной со-настроенности Тэда.

Гротескная, на грани фола, история не переходит в фарс, но имеет трогательное и вдохновляющее завершение. Исцеление Джейн оказалось краткой ремиссией, и девушка умирает. Неудавшийся чудотворец, юный поэт, терзаемый стыдом, получает поддержку родных и Тэда, и благословение последнего не искать чудес, но развивать поэтический дар. В истинном же чуде Тэд признается наедине с нами, зрителями, в своей холостяцкой квартире: мы узнаем, что по возвращении в Лондон он за ночь написал 5 стихотворений после 30-летнего перерыва, «и в черепушку стучатся еще два. Как? Почему? Что ж, может быть, я зашорен и стар, но, черт возьми, я полон чудес!».

Чем стал для меня сейчас, в момент размышлений над текстом, ценен этот фильм, получивший весьма неоднозначные рецензии? Возможно, он дал ответ на сущностные вопросы нашего исследования: что может дать юность зрелости? Какими могут быть цели символического возвращения зрелых и пожилых людей в период подростковой лиминальности? Что нужно, чтобы не впасть в инфляцию, не поддаться опьянению иллюзорного регресса к юношеской непосредственности и безграничности?

Будучи при рождении соединены с нуминозной энергией Самости и основами мироздания, по мере укоренения в социуме, мы все более отдаляемся от изначального источника. Период пубертатной лиминальности возрождает эти связи, уже не в контексте слияния, но на пике заряженных полярностей плотского и психического, гормонального и духовного, открывая и юному герою фильма, и многим из нас поток творчества – поэтического, художественного, например. Переживания же кризиса середины жизни требуют принять вызовы поиска контакта с самостными энергиями в процессе интеграции бессознательных содержаний, поиска новых смыслов, благодаря работе трансцендентной функции, формирующей контакт с творческой энергией Самости. Здесь герой фильма терпит фиаско, оставаясь длительное время вне связи с Музой, вне творческого процесса. В момент встречи лиминальностей подростка Дэвида и стареющего Тэда, юноша, как будто бы, инициирует старика, позволяя вновь подключиться, восстановить собственный канал связи с нуминозным.

Наверное, для того, чтобы пробуждающий контакт состоялся, были важны поистине терапевтическая нейтральность героя-наблюдателя в сочетании с его несентиментальной добротой и искренностью. А еще смиренная открытость зрелого человека, устоявшего перед агрессивным соблазном затапливающего эроса юности, избежав охваченности его инфляцией. Что позволило войти в непосредственный контакт с творящей энергией собственного эроса, пробужденного в том числе и близостью природы, как будто воплотившей качества творящей Анимы, предоставлявшей свои щедроты как вместилище для зарождения творческого процесса.

Здесь же — искренняя готовность героя удивляться и принимать все приходящее, потребность в творчестве, тоска по нему, как внутренний магнит, знак причастности, готовность ждать инициирующего зова. На стыке цветущего царства Персефоны и могильного хлада Гадеса, Тэд помогает Дэвиду не умереть всерьёз, находя того в импровизированной могиле среди зеленого луга; Дэвид, вернувшийся к жизни из мрака пороговых переживаний, возвращает к жизни творческий дар Тэда.

Да, способность обращаться к творческому ресурсу юности, сохранение связи с юношеской Самостью может стать целительной и питающей. Алгоритмы первой половины жизни – путь героя, завоевание личных замков и победа над персональными драконами, сейчас «в тренде», с тенденцией к экстраполяции героического стиля как оптимального на все возрастные группы.

Задача второй половины жизни – воплощение опыта мудрого человека, хозяина своей жизни и помыслов, искателя новых бытийных, духовных оснований жизни, как будто бы, не может быть полностью допущена в сознание — массовое и индивидуальное. Ибо признание предельности и ограниченности жизни, неизбежности увядания и утраты части возможностей непереносимо и вытесняется, с попыткой вновь попасть в эру зенита, вновь стать «вечно молодым и вечно пьяным», без возраста, как молодой, вечнозеленый юный герой.

Возможно, выходом было бы формирование способности символической встречи — на близлежащих пиках символической эволюционной спирали – когда из лиминальности 45 или 70 мы сможем протянуть руку себе 15-летнему, и через это рукопожатие вновь соприкоснуться с источником юношеской силы и жизнелюбия, припомнить забытые мечты и планы, дать самим себе разрешение и благословение свершить то, о чем мечталось много лет назад, потому что нечто из этих мечтаний могло бы быть воплощено только в зрелом возрасте, ибо требовало опыта, познаний и мудрости житейской и духовной.

Эта символическая встреча была бы и важна для преодоления соблазна замкнуться в темнице тягостных переживании и сожалений о несбывшемся, дала бы возможность поиска сподвижников, боевых спутников для волшебного путешествия старых королей и королев, вновь оседлавших верных коней, вновь совершающих паломничество по значимым местам былых странствий – чтобы вернуть утраченное, но важное, и для путешествия в неведомое, что скрывает дары настоящего периода, дары, важные не только для искателей, но, возможно, и для всего человечества, как наследие странников.

М.Стайн пишет о важности чувства общности у людей, совместно прошедших середину жизни и вернувшихся домой из героического странствия и прошедших последующие испытания, используя метафору стремления к товарищескому общению с Гермесом, включающего «стремление к самому странствию, пребыванию в странствии, а также стремление к глубокому чувству близости и общности» [Стайн: 141] Что помогает выдерживать напряжение между требованиями Самости и Эго в процессах реинтеграции, способствуя объединению противоположностей с рождением новых качеств души. [Стайн: 147]

Современный период всеобщего кризиса, обусловленного пандемией, социально-политическими и экологическими потрясениями и экзистенциальным кризисом постмодерна, способствует пробуждению потребности объединения. Это — объединение для взаимной поддержки в поиске новых смыслов, как индивидуальных, в личном теменосе собственного бессознательного, так и общечеловеческих, бытийных, в процессе совместного странствия по территории тотальной лиминальности современного мира. С подключением ресурсов и обретений всех периодов нашей жизни.

 

Библиография.

  1. Вертманн А. Статья: Психоанализ подростков/ Московский психотерапевтический журнал, 1999, №3-4 [Электронный ресурс]. URL: https://psyjournals.ru/files/23588/mpj_1999_Vertmann.pdf/: Дата последнего обращения: 13.03.2021.
  2. Лиар Д. Глава из книги «Детский юнгианский анализ»: Существует ли детский юнгианский анализ? / Журнал Практической Психологии и Психоанализа 2008, №2 [Электронный ресурс]. URL: https://psyjournal.ru/articles/sushchestvuet-li-detskiy-yungianskiy-analiz/ Дата последнего обращения: 13.03.2021.
  3. Испанские поэты XX века. М.: Художественная литература, 1977 [Электронный ресурс]. URL: https://litvek.com/br/243141?p=45 Дата последнего обращения: 13.03.2021.
  4. Полотнянко А. Статья: Малер. Стадии развития младенца: теория сепарации-индивидуации [Электронный ресурс]. URL: https://psychoanalysis.by/2018/01/03/maler/ Дата последнего обращения: 13.03.2021.
  5. Стайн М. В середине жизни. Юнгианский подход. – М.: Когито-Центр, 2009. – с.160.
  6. Юнг. Воспоминания, сновидения, размышления [Электронный ресурс]. URL: http://lib.ru/PSIHO/JUNG/memdreamrefs.txt Дата последнего обращения: 13.03.2021.