Лиминальность в подростковом анализе: пересечение порога во взрослость и появление когерентной идентичности.
Брайан Фельдман
Dr. Brian Eliott Feldman – Phd. Клинический психолог, психотерапевт, психоаналитик, юнгианский аналитик, член IAAP. Читает лекции по клинической психологии и анализу детей и подростков в США, Латинской Америке, Европе, Африке, Австралии, Азии. Автор книг и публикаций с результатами исследований в области наблюдения за младенцами, теории привязанности, развития интерсубъективности в младенчестве и в аналитических отношениях, психологии кожи, организационного развития, влияния культуры на эмоциональное развитие детей, подростков и взрослых. Как юнгианского аналитика, его интерес особенно направлен в области расстройств аутистического спектра, идентичности, пола и сексуальности, болезней кожи, расстройств пищевого поведения и дефицита внимания. США, Сан-Франциско.
Лиминальность – это промежуточное состояние, которое предполагает процесс перехода через рамки и границы. Термин «limen» на латыни означает «порог». Это в буквальном смысле порог, который отделяет одно пространство от другого. В этом смысле подростковый возраст можно описать как лиминальное состояние, которое подготавливает подростка к взрослению и возникновению когерентной идентичности. Наиболее значимая задача подросткового возраста – создание ощущения когерентной идентичности. Когерентная идентичность включает в себя способность размышлять о влиянии собственного прошлого на собственное настоящее, способность жить в настоящем моменте собственных эмоций и близких отношений и иметь видение будущего. Моя работа в области идентичности базируется на теоретической работе психоаналитика Эрика Эриксона. Мне посчастливилось учиться вместе с Эриксоном, когда я был аспирантом по клинической психологии в Беркли (Университет в Калифорнии), и его работа по развитию идентичности подростка оказала существенное влияние на мою работу как аналитика. Когда когерентность идентичности достигнута, подросток более аутентично ощущает собственное «я», и возникает чувство, что значимый синтез, обобщение разных частей личности может консолидироваться в некое значимое целое. В юнгианской терминологии синтетические аспекты самости возникают и функционируют, чтобы интегрировать различные части личности, состоящие из комплексов и интроекций, которые имеют как персональные, так и архетипические компоненты. По мере того, как происходит развитие и эволюция когерентной идентичности, подросток начинает испытывать большую уверенность в связи с собственной сексуальностью, целями и желаемым образом жизни. Самость, как хранитель значимых переживаний, возникает как важная объединяющая и обобщающая сила в подростковом периоде. Возникает ощущение внутренней уверенности, что позволяет совершать попытки устанавливать и поддерживать межличностную близость и дает способность планировать и осуществлять значимые цели развития.
В рамках аналитической психологии концепция идентичности недостаточно проработана, как с теоретической, так и с клинической точки зрения. В своей книге «Психологические типы» Юнг использует термин «идентичность», чтобы обозначить примитивное психическое состояние «мистического соучастия»[1], которое предполагает недифференцированные субъект и объект. Юнг полагал, что такое психическое состояние характерно в младенчестве, когда между младенцем и лицом, которое за ним ухаживает, возникает чувство идентичности или слияния. Юнг считал, что процесс индивидуации начинается из этого начального состояния идентичности и слияния. Я полагаю, что концепция формирования идентичности в аналитической психологии требует развития и расширения. В ходе моих исследований, когда я наблюдал за младенцами, я не замечал, что младенцы непрерывно пребывают в состоянии слияния и идентичности с матерью на протяжении первых месяцев жизни. Скорее, имеет место колебание между «я» и «другим», ритм общения включает в себя как состояния связанности, так и состояния отдельности. У младенца ощущение себя возникает из этих перетекающих состояний, у которых есть соответствующий ритм и темп. И мать, и дитя испытывают и чувство, что они вместе, и чувство, что они врозь с самого начала пост-натальной жизни. В каждой паре мать/дитя развивается специфический ритм общения, раздельности и единения. Я полагаю, что модель Фордхама интеграции и де-интеграции в младенчестве слегка затрагивает этот тип последовательности взаимодействий, но она не в полной мере передает текучесть и непрерывные динамические колебания, которые явственно видны при наблюдении взаимоотношений между матерью и младенцем. Я готов согласиться с Фордхамом, что младенец испытывает свою отдельность от матери в момент рождения, но я также наблюдал, что существуют состояния слияния и идентичности в течение первого года жизни, которые важны для развивающегося «я» младенца и которые способствуют индивидуации в младенчестве и раннем детстве.
Половая и сексуальная идентичность берут свое начало в отношениях младенец – родитель и ребенок – родитель. Младенец идентифицируется с и интроецирует материнскую врожденную психическую бисексуальность и, по мере развития, происходит дифференциация относительно его половой и сексуальной идентичности. Влияние матери на переживание младенцем его половой и сексуальной идентичности можно наблюдать через то, каким образом мать обращается со своим ребенком и подразумевается в том, как она говорит о своих взаимоотношениях с ребенком, как описывает их, и какие выводы делает о внутренней жизни ребенка. В подростковом возрасте, когда возникает потребность реализовать свои сексуальные импульсы, проверяется сила ранних психосексуальных комплексов, идентификаций и интроекций, и подростку приходится сталкиваться как с историко-личностными, так и с архетипически-трансперсональными компонентами своей сексуальной и половой идентичности.
Юнг подробно разбирает тему подросткового возраста и идентичности в своей работе «Символы трансформации», где он активно рассуждает о проблеме инцестуозных желаний между матерью и сыном. Юнг утверждает, что «основой для инцестуозного желания служит не совместное проживание, а странная идея, что ты снова стал ребенком, вернулся в родительский кров и снова входишь в мать, чтобы заново родиться через нее.». Символический подход Юнга к проблеме инцеста предполагает, что подростку необходимо символически понимать напряжение между желанием оставаться ребенком, т.е. желанием регресса, и желанием отстаивать свою индивидуальность и автономию. Сепарация от родительских фигур преисполнена конфликта, но он может разрешиться, поскольку подросток способен вступить в так называемый Юнговский «героический» конфликт, чтобы отстоять свою автономию и независимость, используя креативные символические способности для создания когерентной идентичности. Юнг подчеркивает параллелизм между мифом о герое и развитием подростковой идентичности. По его мнению, эволюция идентичности происходит через борьбу за самоопределение и смысл, возникающие из конфронтации с креативной матрицей бессознательного. В этом смысле душа подростка обретает свою форму, размерность и границы через проникновение в глубины бессознательного, покуда не будет достигнут фундамент «я».
Развитие Юнга в подростковом периоде
Основным источником теории Юнга о подростковой идентичности и «я» является, по моему мнению, его собственное подростковое развитие. В этом смысле юнговская психология является своего рода личной исповедью; своего рода непреднамеренными и бессознательными воспоминаниями. Мне кажется, что биографические аспекты жизни Юнга и есть то реальное зерно, из которого выросло и расцвело юнгианское древо. Творческий гений Юнга возник в подростковый период вместе с расширяющимся сознанием и углубляющейся способностью рефлексировать переживания. Его идентичность, в большей степени, коренилась в эмпирическом понимании «я». Он рано разуверился в концептуальной и чисто интеллектуальной формулировке «я». Он желал скорее испытывать и знать, нежели верить и думать. В этом смысле картезианское высказывание «Я мыслю, а, следовательно, я существую», в случае Юнга можно было сформулировать так: «Я испытываю, а значит, я существую». Желание Юнга понимать «я» эмпирически имело в своей основе переживания его раннего детства. Эти переживания оказали огромное влияние на возникновение у Юнга само-осознания, особенно его сон о подземном фаллосе и его фантазия о Боге, испражняющемся на Базельский собор. Эти формирующие переживания пробудили в Юнге желание испытать тайны и глубины собственной внутренней жизни, а затем сформулировать убеждения, основанные на этих переживаниях. Его отношение к этим детским переживаниям и глубокое эмоциональное и духовное влияние, которое они оказали на его формирующееся осознание, повлияли на развитие его психологии в процессе его долгой и продуктивной жизни.
Межличностным фоном подросткового развития Юнга служили конфликтные отношения с отцом-священником и психологически и эмоционально близкие отношения с матерью. Эти отношения оказали огромное влияние на эмоциональное и интеллектуальное развитие Юнга. Отец Юнга не смог предложить подростку Юнгу адекватную модель маскулинной идентификации. Юнг воспринимал своего отца, как полного сомнений, неуверенности и тревоги. Когда Юнг был подростком, его отец был погружен в глубокий духовный кризис, в связи с чем отец был погружен в себя и был практически эмоционально недоступен. Возможно, именно это побудило Юнга к более тесным отношениям с матерью, которая ранее в его детстве страдала серьезной депрессией и в течение нескольких месяцев находилась в больнице, будучи разлучена с сыном. Эта разлука оказалась для Юнга травматичной и привела к лишенной безопасности привязанности к матери. Отец не мог помочь мальчику сепарироваться от матери, как не смог помочь ему понять, что он не несет ответственности за депрессию матери. Когда Юнг был подростком, его мать была более эмоционально вовлеченной и присутствующей, но при этом Юнг испытывал некоторое эмоциональное напряжение.
Юнг глубоко идентифицировался с матерью в подростковом возрасте, особенно с ее сверхъестественностью. Он чувствовал, что у матери есть две отчетливые личности. Она придерживалась всех общепринятых взглядов, а затем Юнг становился свидетелем того, что казалось зарождением индивидуальной личности, которую можно охарактеризовать как «мрачную, внушительную фигуру, обладающую неоспоримым авторитетом». Юнг-подросток был убежден, что у его матери две личности: одна безобидная и гуманная, другая – сверхъестественная. Когда возникала ее сверхъестественная личность, это было неожиданно, таинственно и пугающе.
«Днем она была любящей матерью, но по ночам она казалась сверхъестественной. Тогда она была как одна из тех провидиц, которая в то же время является странным животным, как жрица в медвежьей берлоге. Архаичная и безжалостная; безжалостная как истина и природа. В такие моменты она была воплощением того, что я назвал «природный разум».
Юнг с большой чувствительностью наблюдал, что неистовство сепарации от матери пропорционально силе привязанности между матерью и сыном, и чем сильнее эта связь, тем опаснее «мать» приближается к сыну под видом бессознательного. Это необузданная мать желания, которая угрожает сожрать сына/героя. Это описание отношений мать/сын напоминает о глубокой борьбе, которую испытывал Юнг, поскольку его потребность в сепарации и индивидуации возникла в подростковом возрасте. Это были те темы, которые впоследствии Юнг убедительно раскрыл в «Символах Трансформации».
У Юнга было неоднозначное видение себя как подростка. Он описывал это противоречие как личность номер один и личность номер два. Это разделение на личность номер один и личность номер два проистекает из его идентификации с матерью и ощущения, что по темпераменту он очень похож на нее. Сперва он воспринимал личность номер один, как школьника, который не может понять алгебру и не уверен в себе. Личность номер два была важной персоной, большим авторитетом, человеком, с которым нельзя фамильярничать, но в то же время скептическим, подозрительным, далеким от межличностных сфер. По мере созревания личность номер два стала менее грандиозной и начала чувствовать близость к природе, к земле, к природным элементам, погоде, всем живым существам и, превыше всего, к ночи и сновидениям. В этой форме номер два являет собою реальное и истинное «я» Юнга. Номер два был в близких отношениях с Богом и космосом, с миром бессознательного. Личность номер два была, также, близка к «природному разуму» его матери. В этом смысле личность номер два его матери давала ему сильнейшую поддержку в конфликте, который начался тогда между отцовской традицией и странными компенсаторными произведениями, которые было побуждаемо создавать его бессознательное. Вполне возможно понять, что Юнг искал ощущение своего истинного «я». Согласно Винникотту только истинное «я» может быть креативным и только истинное «я» может чувствовать себя реальным. Так это и было для Юнга. Его непрерывное чувство аутентичности в подростковом возрасте включало контакты как с бессознательным, так и с природой, что выражалось посредством его личности номер два.
Отношения Юнга с отцом в подростковый период ознаменовались глубочайшими сомнениями и крахом иллюзий. Он скептически воспринимал все, что говорил отец, и все, что он говорил, казалось Юнгу устаревшим и пустым, как «история, рассказанная кем-то, кто знает ее лишь по слухам, и сам не до конца в нее верит». В возрасте 15 лет у Юнга был неудачный опыт посвящения, когда он проходил конфирмацию, и это привело к расколу между отцом и сыном. В тот момент Юнг удостоверился, что его отца раздирают внутренние сомнения. Религиозные убеждения отца базировались на слепой вере, а не истинных переживаниях, как у Юнга, который ощущал непосредственное присутствие Бога в его фантазии, в которой тот испражнялся на Собор.
То, что отношения между Юнгом и отцом в подростковом периоде не сложились, привело к потребности найти маскулинную фигуру, которую он мог бы идеализировать и считать достойной восхищения. Это оказалось сложной и не увенчавшейся успехом задачей. Подростковый гомосексуальный опыт, который Юнг описал Фрейду в своих письмах, был, вероятно, также связан с его неудовлетворенной потребностью в близости и интимности с мужчиной, но это привело к эмоциональной опустошенности. Я полагаю, что с Фрейдом Юнг пытался залечить подростковую рану, связанную с сексуальным совращением, а также с глубоким чувством разобщенности с отцом. Во Фрейде Юнг нашел человека, которого он мог идеализировать, которого мог уважать, с которым мог идентифицироваться. К сожалению, для Юнга неразрешенные конфликты, связанные с его отношениями с отцом, и подростковый гомосексуальный опыт нельзя было проработать с Фрейдом и, возможно это, частично, привело к разрыву между ними.
Глубина конфликта Юнга становится очевидной, когда он обнажает перед Фрейдом свою душу.
«Я безгранично восхищен вами как человеком и как исследователем… мое благоговение перед вами в чем-то напоминает «религиозное обожание». Я чувствую, что это отвратительно и смехотворно вследствие своего очевидного эротического подтекста. Это омерзительное чувство проистекает из того факта, что, будучи мальчиком, я подвергся сексуальному насилию со стороны мужчины, которого я в свое время боготворил» (из писем Фрейда и Юнга).
В книге «Воспоминания. Сновидения. Размышления» есть небольшое упоминание сексуальности или сексуальных переживаний, когда Юнг размышляет о своем подростковом периоде. Я полагаю, что для Юнга в подростковом периоде неприкрытая сексуальность была по большей части под запретом, и его сексуальность в основном была замещена философскими и религиозными увлечениями. Одно значимое эротическое переживание Юнга-подростка произошло во время каникул в Альпах, когда он посетил мощи и дом святого брата Клауса. Юнг описал следующий инцидент: «Я прогуливался по холму, погруженный в свои мысли, и собирался уже спускаться, как вдруг появилась стройная фигурка молодой девушки. На ней был местный костюм, у нее было хорошенькое личико, и она дружелюбно взглянула на меня голубыми глазами. Как если бы это было само собой разумеющимся, мы вместе спустились в долину. Она была примерно моих лет. Поскольку я не знал других девушек, кроме своих кузин (его родная сестра на тот момент была еще совсем мала), я чувствовал смущение и мне было неловко заговаривать с ней». Пока они шли, он думал: «Она появилась именно в этот момент, и она идет рядом со мной так естественно, как будто мы составляем одно целое. Я взглянул на нее искоса и увидел на ее лице смесь застенчивости и восхищения, и это меня и смутило, и пронзило. Возможно ли, — подумал я, – что это судьба?»
Между Юнгом и девушкой состоялся короткий разговор. Он чувствовал, что не может говорить с ней о своих заботах. В то время как внешне эта встреча могла казаться несущественной для Юнга, но внутренне она «не только занимала мои мысли много дней, но навсегда сохранилась в моей памяти, как святыня на обочине дороги».
Юнга привлекла невинность девушки и, похоже, это всколыхнуло его эротическое желание, но в тот момент было сложно дать этому ход, поэтому его желание и страстное увлечение невинной девушкой осталось в большей степени внутренним и одухотворенным. Для Юнга она символизировала компонент его анимы, который на тот момент нельзя было интегрировать, и девушка стала ассоциироваться с внутренней фигурой женской невинности. Как аналитика меня интересует, не скрывались ли за влечением Юнга к девичьей невинности его более глубоко подавленные эротические и сексуальные желания.
Подростковый период Юнга был временем активного символического пробуждения, а также глубоких эмоциональных разочарований. Будучи подростком, Юнг мог проникать в сферы бессознательного и находить внутри себя содержательный источник переживаний для создания чувства идентичности. Его серьезные внутренние конфликты не были полностью разрешены в подростковый период, и он вступил в раннюю взрослость, все еще испытывая потребность очертить границы своего «я». Эту задачу удалось решить более полно в процессе самоанализа в период конфронтации с бессознательным после его разрыва с Фрейдом. Межличностные разочарования породили в Юнге чувство изоляции и эмоциональной уязвимости, но также укрепили его уверенность, что самое мощное исцеление происходит из глубин психики. Таким образом, подростковый возраст был для Юнга плодотворным периодом самоисследования, и заложил часть того фундамента, на котором могла развиваться и расти аналитическая психология.
Клинический Юнг – Случай из позднего подросткового возраста.
Клинический подход Юнга к позднему подростковому возрасту описан в случае, опубликованном сразу в двух работах: «Два очерка по аналитической психологии» и «О становлении личности». Поскольку этот случай встречается дважды в собрании сочинений, я полагаю, этот материал имел особую значимость для Юнга. Когда молодой человек впервые встретился с Юнгом, ему было 20 лет. Судя по описанию, его интеллектуальные и эстетические интересы заслуживают внимания. Юнг приводит чарующую серию сновидений динамики случая. Мне кажется важным пристально познакомиться с этими сновидениями и понять, как Юнг начинает осмыслять подростковую идентичность и сексуальность, и как его аналитическая техника развивается и эволюционирует.
Юнг пишет, что в ночь накануне первой аналитической сессии у анализанда был следующий сон:
Я нахожусь в величественном соборе, полном таинственного полумрака. Мне говорят, что это собор в Лурде. В центе расположен глубокий темный колодец, в который мне необходимо спуститься.
Ассоциации анализанда связаны с Лурдом, как источником таинственного исцеления. Юнг связывает это с желанием анализанда прийти к нему в поисках исцеления от гомосексуализма. Визит к Юнгу в качестве аналитика вызывает ощущение визита в величественный собор, где может произойти таинственная трансформация. Глубокий темный колодец из сна воспринимается анализандом как неприятное и пугающее место, как анализ и погружение в бессознательное, которое ему предстоит совершить. На архетипическом уровне этот сон передает понимание необходимости спуститься в темное и таинственное бессознательное, откуда впоследствии сновидец может возникнуть, родившись заново. На более личностном уровне развития этот сон, полагаю, говорит об отношениях сновидца с материнским телом и страхом и ужасом, которые ее женское тело в нем вызывают. Церковь можно рассматривать как материнский символ, и Юнг хорошо описал это в главе «Символы Матери и Возрождения» в книге «Символы Трансформации», и глубокий темный колодец может символизировать материнскую вагину как потенциально темное и ужасное место. Возможно, один из компонентов гомосексуальности этого молодого человека связан с его ужасом перед вагиной и примитивным страхом перед феминным. Нойманн в своей книге «Страх феминного» разработал теорию, согласно которой страх перед женским телом возникает тогда, когда желание телесного и чувственного контакта табуировано, а женские гениталии вызывают страх, так как являют собой ужасную, кастрирующую «вагина дентата» (зубастую вагину). Согласно Нойманну, для мужчины феминное, как «тотально другое» символизирует нечто нуминозное, и без роковой конфронтации с этим нуминозным жизнь не может достичь своего потенциала зрелости и целостности. Анализанду Юнга необходимо придать форму своим тревогам, которые он не сумел интегрировать, и он придал им символическую форму в своем сновидении. Юнг решил сфокусироваться с этим молодым человеком более на архетипических, эстетических и потенциальных компонентах этого сновидения, нежели на телесных и младенческих аспектах. Эстетические и духовные компоненты сновидения проявляются через то, что Юнг описывает как чувственный тон переноса. Юнг писал, что сновидец пришел в анализ, как если бы это был священный религиозный акт, который необходимо совершить в таинственном полумраке некоего вызывающего благоговение святилища. Я бы также интерпретировал это желание как вполне уместную с точки зрения развития потребность анализанда в глубоко личном контейнированном существовании в разуме Юнга, где Юнг в его сновидении может начать помогать анализанду понимать и трансформировать то, что прежде он был неспособен осмыслить и испытать.
По мнению Юнга, причина гомосексуальности юноши заключалась в его чрезмерной и, в то же время, тайной и скрытой привязанности к матери. Юнг полагал, что отсутствие сепарации между матерью и сыном привело к отклонению в сексуальном и личностном развитии, и что сепарация крайне важна для непрерывного психологического роста. Юнг разбирает эту тему в «Символах Трансформации», где герой-юноша должен сепарироваться от матери, которая символически представлена в виде пожирающего дракона. Через конфронтацию с внутренним образом пожирающей матери подростковое «я» может стать для молодого человека мощной центрирующей силой внутри личности. С моей точки зрения, образ пожирающей матери является также подростковой проекцией не интегрированных до-эдипальных фантазий о неистовом и деструктивном слиянии матери и ее груди. Эти младенческие фантазии проецируются на мать, а затем переживаются через проективную идентификацию в виде живого присутствия внутри нее. Когда эти до-эдипальные младенческие фантазии и импульсы интегрируются как на личностном, так и на архетипическом уровне, подросток может ощущать свое я», как центр инициативы и значимости.
Согласно Юнгу, подростковый гомосексуализм вызывается не только страхом и ужасом перед инцестом с матерью, но также отсутствием мужского вклада и руководства. Для Юнга инициация в аналитическое лечение равносильна по значимости вхождению в мир взрослого мужчины. Через понимание «я» сновидца Юнг как аналитик может обеспечить контейнирующее аналитическое пространство в своем разуме, где анализанд ощутит безопасную поддержку, и сможет начаться исцеление и трансформация. Юнг как аналитик способен ответить на потребность анализанда в материнской поддержке, поскольку юноша боится спускаться в темный колодец, а как аналитический отец он может обеспечить контейнирование, поскольку будет обдумывать, перерабатывать и интерпретировать понимание бессознательных и неизведанных аспектов психики сновидца.
Далее Юнг описывает второй сон, который рассказал ему анализанд:
Я нахожусь в большом готическом соборе. У алтаря стоит священник. Я стою перед ним со своим другом и держу в руке маленькую японскую фигурку из слоновой кости, и у меня такое чувство, что над ней сейчас совершат обряд крещения. Вдруг появляется пожилая женщина, снимает кольцо братства с пальца моего друга и надевает его на свой палец. Мой друг боится, что это может к чему-то его обязать. Но в это же самое время звучит прекрасная органная музыка.
Согласно Юнгу то, что анализанд находится в церкви, где мужчина-священник проводит церемонию, указывает на ритуал инициации в зрелость. Маленькую японскую фигурку, которую юноша держит в руке, можно рассматривать как фаллический символ, который является неотъемлемой частью ритуала. Церемония инициации включает в себя обряд крещения фигурки/фаллоса. Юнг рассматривает фаллический аспект сновидения как потребность анализанда в инициации в сферу зрелости. Друг, с которым анализанд стоит перед алтарем, — это тот самый юноша, с которым у него была гомосексуальная связь, и который входит в то же университетское братство. Кольцо братства в сновидении символизирует, по мнению Юнга, их взаимоотношения. Юнг полагает, что сновидца уводят от его гомосексуальности через фаллическое крещение, которое он связывает с церемонией обрезания, которая проходит под руководством мужчины-священника. Пожилая женщина в сновидении, которая завладела кольцом братства, принадлежащим возлюбленному анализанда, согласно Юнгу, символически уводит юношу от его гомосексуальности и ведет к гетеросексуальным отношениям. Я полагаю, что этот аспект интерпретации Юнга трудно полностью принять, так как он, похоже, отрицает регрессивный, вызывающий тревожность аспект образа матери. Я склонен интерпретировать эту фигуру как до-эдипальную мать, от которой сновидцу нужно сепарироваться. В сновидении она представлена как собственническая и доминирующая; возможно, даже желающая забрать не только возлюбленного анализанда, но и его фаллическую сексуальность. Пожилая женщина в сновидении может олицетворять мать анализанда в период его младенчества и раннего детства, с которой он находился в психологически инцестуозных отношениях, и от которой ему нужно сепарироваться, чтобы упрочить свою сексуальную идентичность как отдельную и освобожденную от бессознательных желаний его матери. Страх и ужас перед мощной феминной/материнской фигурой вызывает в сновидце тревогу, от которой очень хочется скрыться. Я считаю, что красивая органная музыка, которая звучит в конце сновидения, олицетворяет маниакальное бегство от этого глубинного ужаса перед феминным. Я обнаружил, что, когда в отношениях между сыном и матерью присутствует инцестуозный элемент, сын ощущает, что мать владеет его фаллической сексуальностью и его пенисом, что вызывает сильную кастрационную тревогу. Подростковую гомосексуальность в таких обстоятельствах можно рассматривать как попытку сепарации от того, что воспринимается как собственническое и опутывающее. По большей части, преходящую гомосексуальность юноши-подростка можно рассматривать как попытку сепарации от инцестуозной связи с матерью и создание более близких связей с маскулинными фигурами, которые могут защитить «я» от опасных и пугающих чар желаний инцеста.
В том, как Юнг понимает юношескую подростковую сексуальность, преобладает убеждение, что юноше необходимо испытывать соответствующую маскулинную идентификацию для того, чтобы сформировалась когерентная идентичность. Этот процесс ускоряет сепарацию от матери, которая рассматривается как потенциальная собственница. Мне кажется, что наше текущее понимание подростковой сексуальности указывает на то, что у юноши имеется потребность выпутаться из ранних до-эдипальных взаимоотношений с матерью, которые содержат бисексуальные компоненты. В до-эдипальной матери видятся как мужские, так и женские характеристики, и только позднее, в эдипальный период, становится возможной более четкая дифференциация. Мой опыт наблюдения за младенцами показывает, что то, как мать воспринимает сексуальность младенца, является важным фактором в развитии его сексуальной идентичности. То, как мать относится к маскулинным и феминным компонентам своей собственной психики, а также к появляющейся маскулинности ее сына, и есть те факторы, которые влияют на его дальнейшее сексуальное развитие.
В моей работе, когда я анализирую юношей-подростков с конфликтами сексуальной идентичности, я думаю, что имеется целый ряд сексуальных содержаний, которые необходимо признавать и уважать. В то время как для некоторых юношей преходящая гомосексуальность олицетворяет попытку разрешить психологические конфликты, которые берут начало в до-эдипальном и эдипальном периоде, для других гомосексуальность – это, скорее, истинное выражение «я» с более глубоким непреходящим значением. Я проанализировал несколько подростковых случаев, в которых консолидация гомосексуальной идентичности привела к росту способности к межличностной близости, более выраженному принятию себя и росту собственной ценности. Необходимость признать и принять этот путь очень важна для анализа и для последующего психологического роста и развития подростка. Фокусируясь на формах и трансформациях эротических взаимоотношений, а не исключительно на половой принадлежности объекта эротических желаний, мы можем помочь подросткам лучше понять природу их эротической и сексуальной жизни и требования, которые их эротизм и сексуальность накладывают на них. В дополнение к этому, качественные аспекты их любовных взаимоотношений могут стать предметом аналитического диалога, и тогда становится возможной помощь в понимании и устранении трудностей в налаживании близких и доверительных межличностных отношений.
Клинический материал из подросткового анализа.
Описывая следующий случай, я расскажу о том, как тема сексуальной идентичности в позднем подростковом возрасте проявляется в анализе. Подросток, которого я назову Эд, смог использовать аналитические отношения и аналитический процесс так, что это помогло ему поразмышлять и креативно трансформировать серьезные эмоциональные трудности и, в конце концов, сформировать более когерентную идентичность и интегрированный взгляд на самого себя. Когда мы впервые встретились, Эду было 19 лет. Он пребывал в сомнениях, однако четко формулировал свою текущую ситуацию. Он поступил на первый курс колледжа, расположенного в нескольких сотнях миль от родительского дома, и процесс привыкания к колледжу был наполнен стрессом и тревогой. Ему было сложно сосредоточиваться на академической работе и поддерживать межличностные отношения. Эду казалось, что он забуксовал в психологическом развитии, и он понятия не имел, в каком направлении будет двигаться его жизнь. Он был не уверен в своих целях, выборе карьеры и работы, а также в дружеских и интимных отношениях. Казалось, что он пребывает на пике кризиса идентичности, а я чувствовал, что у нас с ним установился контакт и эмоциональная связь, что давало мне ощущение, что я смогу помочь ему аналитически.
Во время последующих бесед Эд начал рассказывать мне о своей жизни. Его огорчали отношения между родителями. В доме происходило много ссор, и Эд думал, что его родители движутся к разводу. Также, Эд упомянул, что несколько лет назад его сексуально домогалась одна учительница. Последствия этого домогательства были для него разрушительны: он пожаловался родителям, а они добились того, что у учительницы отозвали сертификат. У Эда осталось глубокое чувство вины, и в то же время ощущение предательства и сексуального смятения, особенно из-за того, что его самого, главным образом, привлекали женщины более старшего возраста. Он не понимал, почему его не интересуют женщины одного с ним возраста. Он думал, что это могло быть связано с ощущением, что с его телом что-то не так. Ему казалось, что его пенис слишком маленький, он чувствовал себя тощим и уродливым и боялся, что более подходящие женщины не заинтересуются им.
После того, как завершились первичные оценочные сессии, мы решили остановиться на четырех встречах в неделю, проводимых преимущественно на кушетке.
Первый сон, который пациент приносит в анализ, обычно помогает прояснить направление аналитической работы. Первый сон может предоставить полезную информацию о самых критических областях психологического конфликта анализанда, а также о его концепциях и ожиданиях от аналитической работы. Юнг упоминает, что первый сон в анализе часто имеет важное значение, поскольку он может схематично очертить тот психологический материал, который впоследствии всплывет в процессе анализа. Первое сновидение Эда очертило многие психологические конфликты и указало на проблемы в отношениях переноса/ контрпереноса, которые были важны в нашей работе. В первую неделю анализ Эд рассказал следующий сон:
Я притормозил перед каким-то домом в папином джипе. Я заблудился и весь дрожал. Я спросил самого себя «Что это за город?» В доме был какой-то мужчина, и он пригласил меня войти. Меня тревожило, что я сбился с пути. Я настоятельно хотел знать, в каком городе я оказался. Я вошел в дом. Мужчина разговаривал со мной. В комнате был большой стол. Там была большая секс-игрушка, свисающая с потолка на цепи. Она была сделана из мягкого материала. Спереди был член, а сзади две ноги. Позже в этом сне я оказался без одежды. Я подумал, что у меня стоит, и этот парень хочет, чтобы я у него отсосал. Я это сделаю. Мне все равно. Когда я вышел из дома, там был грузовик, который сдал задним ходом на подъездную дорогу. Кто-то сидел впереди, и я снова спросил, что это за город. Они посмотрели на меня, как если бы я был беременный.
Когда я спросил Эда, как он понимает этот сон, он сказал: «Тот более старший мужчина был невысокий, темный, с прямыми волосами, примерно лет 40 и напоминал вас. Я почувствовал, что он хочет соблазнить меня, и это всколыхнуло мой страх, связанный с тем, что произошло, когда у меня был секс с моей учительницей».
В этом сновидении переносные отношения Эда со мной выразились с величайшей ясностью. У него был страх, что я могу соблазнить его, как когда-то он был соблазнен учительницей, которой он восхищался, и которую уважал, ситуация, в которой его использовали для удовлетворения желаний и потребностей других людей. Это лишь частичное объяснение сексуально/эротического содержания данного сновидения, поскольку он сказал, что был сексуально возбужден еще до того, как имело место сексуальное действие. В этом смысле тут проявились подавленные сексуальные желания Эда. В переносе его желание фелляции указывает на его потребность взаимодействовать со мной, как его аналитиком, на глубоком уровне и интроецировать меня, с тем, чтобы аналитически забеременеть. Возможно, он, также, демонстрирует потребность в символах маскулинности, таких как пенис и сперма внутри него, чтобы он почувствовал более аутентичную маскулинность и нивелировал изъяны собственного маскулинного «я». Я был не готов к этому первому сновидению, и оно застало меня врасплох. У меня были теплые чувства к Эду, но я никак не думал, что уже в самом начале анализа он так глубоко и быстро войдет в контакт. Я старался поддерживать открытость отношений и начал осознавать, насколько сильно он нуждается в моем устойчивом и сильном интересе к нему.
Эмоциональное состояние Эда в начале сновидения указывает на то, как сложно ему было идентифицироваться со своим отцом. В этом сновидении он не знает, где он, и куда он едет: он сбился с пути, и его тревожит это затруднительное положение. Я думаю, это отражает его конфликт, связанный с поиском адекватной идентичности. Когда он внутренне соединяется с отцом, Эд не знает, куда он движется, поэтому отец не может помочь ему найти правильное направление в жизни. Приглашение зайти внутрь связано, полагаю, с анализом. Он воспринимал меня, и был в этом прав, как человека, приглашающего его в анализ. Тревога, связанная с тем, что он заблудился, олицетворяет страх и тревогу, связанные с аналитической работой. Поможет ли она ему? Позволит ли она ему попасть туда, куда он должен попасть в будущем? Его тревога, связанная с его местонахождением, показывает, насколько сильна его мольба об аналитической помощи. Он говорит, что ему необходимо знать, куда он движется, и куда заведет его анализ. Затем в сновидении мужчина заговорил с ним, и Эд вошел в его дом. Параллельно он вошел в аналитическую консультационную комнату и начал анализ, чтобы понять, где он находится психологически.
Постепенно атмосфера становится более мрачной и более сексуальной. Когда Эд продолжил интерпретацию сновидения, он связал секс-игрушку с собственной детской мастурбацией. В детстве он использовал мягкие, приятные объекты, которыми он тер пенис, чтобы вызвать эрекцию. Его представление о фаллическом возбуждении содержится в образе большой фаллической секс-игрушки. Затем он сообщает, что на нем нет одежды, он возбуждается сексуально и думает, что мужчина хочет, чтобы Эд совершил фелляцию. И в сновидении Эд ее совершает. Желание участвовать в оральном половом контакте олицетворяет символически потребность Эда в близких и физически интимных взаимоотношениях с более старшим мужчиной. Я почувствовал, что этот сон связан с подавленным сексуальным желанием по отношению к его отцу в младенчестве и детстве, которое возникло в до-эдипальный и эдипальные периоды и было перенесено на меня в настоящем. Похоже, что потребность в близком сексуальном контакте с более старшим мужчиной указывала как на то, что было подавлено прежде, так и на желание близких интимных отношений с более старшим мужчиной в настоящем. Хотя мы и помнили о домогательствах его учительницы, я думаю, мы оба чувствовали, что этот сон скорее связан с его эмоциональным состоянием истощения и желанием находиться под влиянием мужчины, что символически проявилось в фелляции в его сновидении.
Материнские аспекты сновидения проявились в грузовике, припаркованном на дорожке; это образ, который мог олицетворять материнское тело. Его первичная зависть к материнскому телу и ее репродуктивной способности проявилась в том, что он забеременел от орального контакта с отцом. Кроме того, фелляция могла символизировать как его неудовлетворенные оральные потребности, так и негативные эдипальные стремления, т.е. его желание быть в близком сексуальном контакте с отцом и зависть к имеющимся сексуальным отношениям между отцом и матерью. Дети в эдипальной фазе часто полагают, что беременность и зачатие детей происходит через оральный акт. Часто дети описывают фантазии, как отец кладет в рот матери семечко, которое затем вырастает в ребенка у нее в животе. Часто считается, что ребенок рождается из материнского ануса, и тогда процесс рождения ассоциируется с актом дефекации. Беременность в сновидении могла быть связана с желанием зачать от меня аналитического ребенка. Тогда аналитический ребенок был бы символически связан с рождением нового чувства «я».
Когда в последующие недели мы работали с психологическими последствиями этого сновидения, Эду удалось вовлечь меня в аналитические отношения, в которых мы могли вместе размышлять о его внутренних психологических состояниях и пытаться понять их психологическое значение. Мне стало комфортнее с сексуальными образами его сновидений, поскольку они помогали мне чувствовать себя более вовлеченным и связанным с ним. У меня возникло чувство и фантазия, что в детстве он был отгорожен стеной и инкапсулирован, и что гомосексуальный перенос был попыткой пробиться сквозь эту капсулу при помощи когерентного контакта со мной, как его аналитиком. У меня начали появляться образы взаимоотношений отец/сын, в которых я мог потенциально накормить и направить его по пути его развития.
В течение первого года анализа мы с Эдом фокусировались в аналитической работе на наших отношениях, и те смыслы, которые мы из этого извлекали, помогали нам понять его более ранние отношения и влияние, которое они оказали на его текущую ситуацию. Казалось, что у Эда была сильная потребность и желание иметь близкие и надежные отношения с более старшей отцовской фигурой, которой он мог бы восхищаться, и которую мог бы идеализировать. Ему было необходимо ощущать, что он может идеализировать кого-то, кем он восхищается, поскольку он чувствовал, что его собственный отец не может дать ему этого в силу алкоголизма. Он чувствовал предательство и отчуждение со стороны отца в детстве, и он пытался компенсировать неудовлетворенную потребность в близких отцовско-сыновних отношениях за счет аналитических отношений со мной. Меня поддерживало то, что нам удалось выстроить близкие и глубокие отношения. У меня было в тот момент ощущение, что мы были аналитическими отцом и сыном, и я наслаждался глубиной и близостью нашего контакта. Казалось, что он уже мог испытывать положительные чувства к себе, опираясь на те хорошие чувства, которые возникли в наших отношениях. Однако меня тревожила интенсивность его идеализации меня и, как следствие, обесценивание его отца. Я чувствовал, что ему сложно интегрировать как хорошие, так и плохие аспекты образа отца, и это расщепление сохранялось, поскольку свой гнев и «плохость» он переносил на отца, а меня сохранял для своих хороших чувств и идеализации. Я интерпретировал расщепление, которое имело место в переносе, и это побудило Эда поразмышлять над его ранними до-эдипальными отношениями с отцом.
Мы подробно обсудили как реальные исторические отношения, как он их помнил, так и внутренние образы этих отношений, которые возникали в его снах и фантазиях. Отношения переноса/контрпереноса также дали нам глубокое понимание того, что было бессознательным в его отношениях с отцом, в особенности его сильная потребность в аффирмации, поддержке, одобрении и его неудовлетворенная потребность в привязанности с самого раннего детства. Он жаждал быть более связанным с отцом, однако чувствовал, что отец предал его, поскольку не сумел выстроить эмоционально близкие отношения с сыном. Отцовский гомосексуальный аспект его переносных отношений олицетворял неудовлетворенное желание, пробивающееся из до-эдипального периода. Для него я стал желанным и желательным мужчиной, кем-то, на кого он хотел быть похожим, и с кем он хотел психологически слиться, как ему хотелось бы слиться с отцом в более раннем детстве. Аналитическая обстановка успокаивала и утешала его, как в детстве утешил бы отец, который взял бы ребенка на руки и в свое сердце. У меня на этой сессии было отчетливое ощущение, что он одновременно испытывает и удовлетворяет сильнейший голод по маскулинному/отцовскому контакту на самом примитивном уровне развития.
В этот период анализа он решил стать поэтом/музыкантом и продолжил музыкальные занятия, которые давали ему позитивное подкрепление, когда он был моложе. Он начал писать стихи и встречаться с женщиной, которая была ближе ему по возрасту. Он говорил, что ему нужно удовлетворить свой голод по отцу, прежде чем он сможет чувствовать себя комфортно с женщиной, и прежде чем он сможет почувствовать свою внутреннюю маскулинность и удостоверится в ней. Эду нужно было ощутить свою внутреннюю маскулинность, прежде чем он сможет ощутить свое собственное тело, как цельное и мужское. Когда мы начали исследовать этот телесный аспект, ему приснился следующий сон:
Я сплю в спальне своих родителей. Я вижу муляж отцовских гениталий, его пенис и яички. Пенис уродливый, раздувшийся, удлиненный и выпуклый. Головка пениса большая, и на ней уродливая вена. Я проснулся с чувством отвращения.
Я думаю, что этот сон показывает чувства Эда по отношению к миру отца, родительскому фаллосу и образу мужского тела в первородном грехе. Для него отцовский фаллос – это что-то безжизненное и инертное, а также отвратительное и уродливое. Эду сложно представить половой контакт между родителями, как что-то, включающее в себя любовь и обоюдную заботу. Скорее он воображает, что сексуальный контакт родителей – это что-то грубое и безличное. Ему сложно представить, что отцовский пенис – это соединяющий и порождающий орган. Он воспринимает собственный пенис, как неполноценный, из-за чего испытывает сложности при половых контактах с женщинами. Ему сложно составить когерентный образ собственного тела, поскольку собственное тело и гениталии кажутся ему уродливыми.
Кроме того, у Эда был болезненный страх, что он похож на отца. Ему казались омерзительными те части тела, которые были похожи на отцовские. Уродливый отцовский фаллос приснился ему частично оттого, что он боялся, что его собственный фаллос недостаточно привлекателен. Он боялся, что ему будет сложно совершить половой акт, поскольку у него «поврежденный» пенис, который может оказаться столь похожим на отцовский. Эти страхи, похоже, олицетворяли тревогу Эда, связанную с женскими телами и их сексуальной функцией. Он испытывал ужас перед вагиной, что приводило к проблемам с эрекцией, которые сопровождались глубокой тревожностью.
Взаимоотношения Эда с матерью не дали ему жизнеспособную альтернативу: его младенческие воспоминания полны чувства брошенности и длительной сепарации. С ней не возникло безопасной привязанности, что сделало его психологически уязвимым. На бессознательном уровне между матерью и сыном, похоже, сложились обоюдно соблазняющие взаимоотношения. В анализе это проявилось в форме инцестуозных фантазий и желаний.
Хотя Эд стыдился того, что его интересуют женщины более старшего возраста, тем не менее, самый удовлетворяющий опыт он имел именно с ними. Домогательства со стороны более старшей по возрасту учительницы, похоже, были явственно связаны с его отношениями с матерью. Инцестуозные чувства Эда по отношению к матери возникали в его мастурбационных фантазиях и снах. Когда он мастурбировал, в его главной и наиболее яркой фантазии мать терла его яички и возбуждала его. В его представлении, мать была контролирующей и властной. Он хотел отдать ей свое тело, чтобы она манипулировала им, а он был бы пассивен. Это образ матери чередовался с более агрессивной фантазией, в которой он нападал на нее и насиловал ее. Сменяющиеся образы пассивной стимуляции и активного изнасилования указывают на крайнее расщепление в его представлении о материнском/феминном.
Сложности с тем, чтобы ощутить свою мужскую идентичность, были связаны у Эда с его психологическими конфликтами с обоими родителями. Восстановительный аспект анализа можно было реализовать лишь путем тщательной проработки болезненных и интенсивно переживаемых аффектов и попытки дать им символическое выражение.
На третьем, последнем году анализа Эда начал оплакивать ушедшее детство. Он начал осознавать, что его младенческие и детские желания так никогда и не будут удовлетворены его родителями, и что ему придется полагаться на себя самого в создании ощущения цели и смысла. Он смог лучше понимать свое чувство трагизма, а также аспекты, дающие надежду, поскольку его психологическое развитие и внутренний мир обрели форму и размерность. В результате анализа у Эда укрепилось чувство идентичности и когерентности. Спустя три года Эд решил завершить анализ, поскольку он почувствовал, что достиг желаемого инсайта, и этот инсайт привел его к более стабильным взаимоотношениям. У меня было устойчивое чувство, что ему необходимо сепарироваться от меня, как в свое время он сепарировался от родителей, и я не хотел препятствовать его развитию. Мы оба чувствовали удовлетворение от большой и значительной совместно проделанной работы, и то, что раскрылось в процессе этой работы, оказало на нас обоих глубокое влияние.
На последней сессии Эд вручил мне стихотворение, в котором, по его словам, отразился некоторый опыт, полученный в результате анализа. Я думаю, что это стихотворение говорит о трансформационных аспектах аналитической работы и о том, насколько творческая сторона Эда в позднем подростковом возрасте освободилась от деструктивных аддикций младенчества и раннего детства.
Бог – это любовь и зло,
И все, что реально существует,
И все, что может прийти к нам,
Мы в силах ощутить.
Не нужно чудо,
Чтобы поймать живую истину,
Бог – это любовь и зло,
И он хочет выжить.
Бог – это любовь и зло,
И все, что лежит между ними,
В цветах из мира света,
Которые никогда прежде не видел глаз.
Но любой дурак может узнать,
Что и наверху, и внизу
Бог – это любовь и зло,
По ту сторону их самых безумных молитв.
Бог – это любовь и зло,
Во что бы ты ни верил.
Дары несовершенства
Ждут, когда ты их примешь.
И я надеюсь, что ты не боишься любить,
Когда в тебе есть любовь, которую ты можешь дать,
Потому что Бог – это любовь и зло